— Хозяин! — Мартин Гоффер шагнул в дверь, не дожидаясь, пока Тьяден привяжет коней, и застыл на пороге. Протер глаза, широко улыбнулся, впервые за всю дорогу. Шагнул к угловому столику. — Мускулюс! Дружище Мускулюс! Какими судьбами?!
Колдун Андреа Мускулюс, из числа доверенных лиц мага Просперо, коротал час за пивом и гребешками речного петуха, жареными в кляре.
Шагнул к угловому столику. — Мускулюс! Дружище Мускулюс! Какими судьбами?!
Колдун Андреа Мускулюс, из числа доверенных лиц мага Просперо, коротал час за пивом и гребешками речного петуха, жареными в кляре. Каждый глоток, каждый хрустящий гребень делали колдуна еще мрачнее, хотя казалось: дальше некуда. Глядя в стол, заставленный пустыми кружками, Мускулюс глухо пробормотал:
— Судьба — злодейка…
Затем поднял взор на Мартина. Багровое, всклокоченное солнышко пробилось сквозь мрак:
— Гоффер? Ты?! Что ты здесь делаешь?!
Даже если бы Мартин собирался ответить, то все равно бы не успел. Мимо него, чуть не сбив с ног, пронесся чернявый юнец, на бегу застегивающий пояс. Судя по всему, минутой раньше юнец посетил нужник и избавился от очень большой заботы. Плюхнувшись за стол, чернявый счастливо ухватил кувшин:
— Дядька Андреа! А мне пива можно?
— Я тоже хочу пива. И мяса я хочу… — пробасили за спиной.
Это объявился голодный Тьяден.
Мартин Гоффер, человек капитана Штернблада, и Андреа Мускулюс, человек Просперо Кольрауна, долго смотрели на парней. Молча. Думая о своем. И складки на лицах разглаживались, а морщины исчезали.
— С рекомендательными письмами? — спросил Мартин.
— Ага, — кивнул Мускулюс. — К племяннице.
— Значит, в один дом. Мой к сыну написал. Выходит, испугался маг?!
— Дурья твоя башка! Просперо страх неведом. Не испугался, а совесть замучила. Люди говорят, ваш пацан ножи мечет, словно карась — икру. Кулаком стену прошибает. Муху копьем в глаз бьет. Вот хозяин и решил: на себя позор приму, а безвинную душу грех губить! Великое сердце, понимать надо!
— Люди, значит, говорят? Ну, эти люди нам тоже наговорили… Ваш, мол, луну с неба — щелчком! Море надвое разделит и суровой ниткой зашьет! Зря, что ли, еще год назад свечу ладонью гасил?
— Свечу он гасил, бездарь… Распорядитель, скотина хитрая, в свечке вытяжной фитилек присобачил: потянешь, она и гаснет!
— Ясно… А нашему камень на треть выдолбил. Для облегчения.
— Слушай, Гоффер, что же это получается?
— А хорошо получается, братец Мускулюс! Ежели бы один мальчонка исчез, а второй явился — тогда позор! Совесть совестью, а честь — одна, ее на всяк язык не натянешь! Но если оба не явятся для драки, тогда что?
— Ясное дело, что! Тогда твой учитель и мой наставник, Рудольфова гордыня и Просперово самолюбие…
— Ага! Дуэль века! Наконец узнаем, кто лучше!
— Чего там узнавать? Просперо твоего капитанишку в бараний рог!
— Ага! И этот рог твоему мажишке в задницу! До затылка!
— Посмотрим!
— Посмотрим!
— Главное, этих побыстрее доставить, сдать под опеку, и — домой! К сроку! Мы хозяйское распоряжение выполнили, с нас взятки гладки!..
— Так чего же мы сидим?
— Никуда я не поеду, — буркнул Тьяден, и Мартин Гоффер осекся, ибо впервые видел обычно спокойного парня в бешенстве. Оба мальчишки буравили друг друга такими взглядами, что будь у них вместо глаз ножи да посохи, лежать обоим в дубовых гробах. — Гад ты, гад безъязыкий! Почему раньше не упредил!
— Не твое дело! — рассердился Мартин. — Раскомандовался! Иди коней седлай!
— Сам седлай! А я в Реттию! К учителю!
— Зачем?
— Честь ему спасать! А этот шпендрик пускай с вами бежит! Пускай!
— Сам ты шпендрик! — возмутился чернявый.
— Это я обратно возвращаюсь! Мне Просперо заместо отца, я за его честь в могилу лягу! А лучше тебя, жирняка, в могилу уложу!
Вместо ответа Тьяден направился к выходу. Но разгневанный Мартин, чувствуя, как из-за мальчишеского упрямства срывается дуэль века, вмешался быстрей удара молнии. Тьяден охнул, завязанный хитрым узлом, суставы пронзила боль, а хребет выгнулся луком; возле уха раздался злой шепот: «Ты мне еще указывать станешь, щенок?!» — и вдруг хватка ослабла. С трудом разгибаясь, парень увидел чернявого «шпендрика»: тот крутил пальцами хитрые загогулины, временами сплевывая в адрес обмякшего на лавке, потерявшего сознание Гоффера. Колдун Мускулюс, опомнясь, выкрикнул два слова страшным, нутряным голосом, чернявого приподняло и ударило о стену, но тут уже не оплошал сам Тьяден.
Зря, что ль, учили?
Три кружки, три увесистых кружки из доброй красной глины, а первая — так и вовсе доверху полная пивом, ухнули колдуна в голову. Подносом Тьяден достал бесчувственного Мускулюса на полу. Хорошо хоть плашмя, а не ребром.
— Эй, жирняк! Быстрее!
— Сам ты жирняк! Сопля крученая!
— Это я сопля? Ладно, шевелись! Если успеем в срок, я тебя небольно убью!
Вместо ответа Тьяден рубанул себя по сгибу локтя. И кинулся за чернявым, стараясь не отставать.
* * *
Это был звездный час Августа Пумперникеля.
Кто, как не он, в конечном итоге организовал (клеветническое «спровоцировал» отвергаем с негодованием) сегодняшнее грандиозное действо? «Я! Я!! Я!!!» — об этом очень хотелось кричать на всех углах, дабы каждый понял, осознал и проникся величием момента. Правда, отчего-то реттийцы не горели желанием слушать вдохновенные речи Пумперникеля. Разве что троица аудиторов казначейства, коим по долгу службы полагалось внимать своему достославному предводителю. Впрочем, подобные мелочи не могли омрачить триумф. И главное: триумф сей можно было взвесить, оценить и сосчитать, прослезившись от счастья.