— У твоего отца не было денег на отдельную палату в больнице. И у того, кто лежал рядом с ним за занавеской, — тоже.
Руби помолчала.
— У Эмиля. Моего мужа.
Эдди поднял на нее изумленный взгляд, словно только что разгадал загадку.
— Так, значит, вы видели моего отца.
— Да.
— И мою мать.
— Я слышала ее стенания в те одинокие ночи. Но мы ни разу не разговаривали. После смерти твоего отца я стала наводить справки о его семье. Когда узнала, где он работал, я почувствовала острую боль, точно умер близкий мне человек. Он работал в парке, который носил мое имя. Надо мной словно снова нависла тень проклятия, и я, как и прежде, подумала: лучше бы «Пирс Руби» вообще не строили. И эта мысль преследовала меня даже здесь, на небесах, все время, пока я ждала тебя.
Эдди от этих слов совсем растерялся.
— Закусочная, — напомнила Руби и указала на крохотный огонек в горах. — Она там, потому что мне хотелось вернуться в мои молодые годы, простую, но спокойную и безопасную жизнь. И еще я хотела, чтобы все, кто когда?либо пострадал на «Пирсе Руби» — от несчастного случая, пожара, драки, падения, — оказались в надежном и безопасном месте. Я хотела, чтобы всем им, как и Эмилю, было тепло, сытно и чтобы они были вдали от моря, в самом что ни на есть гостеприимном месте.
Руби привстала, и Эдди вслед за ней. Он никак не мог отделаться от мыслей о смерти отца.
— Я ненавидел его, — пробормотал Эдди.
Руби понимающе кивнула.
— Он измывался надо мной, когда я был ребенком. А когда повзрослел, он относился ко мне еще хуже.
Руби придвинулась к нему ближе.
— Эдвард, — сказала она мягко, впервые назвав его по имени, — послушай, что я тебе скажу. Копить гнев — копить отраву. Гнев разъедает тебя изнутри. Мы думаем, что ненависть — это оружие, которым можно поразить обидчика. Но ненависть как кривой клинок. Она поражает нас самих.
Прости его, Эдвард. Прости. Помнишь то ощущение легкости, что ты испытал, когда попал на небеса?
Эдди помнил. Куда девалась моя боль?
— Ты испытал его потому, что никто не рождается с ненавистью. И когда человек умирает, душа от нее освобождается. Но теперь здесь, чтобы продолжить свой путь, ты должен понять, почему чувствовал то, что чувствовал, и почему больше нет необходимости это чувствовать. — Она тронула его за руку. — Тебе надо простить отца.
Эдди думал о тех годах, что последовали за похоронами отца. О том, что он ничего не достиг, нигде не побывал. Все это время он представлял себе некую жизнь — воображаемую жизнь, которая могла бы у него быть, если бы не смерть отца и не последовавший за ней срыв у матери. Год за годом он с благоговением думал о той воображаемой жизни и винил отца за все, что из?за него потерял: за утраченную свободу, утраченную карьеру, утраченные надежды. Он так никогда и не добился ничего лучшего, чем грязная, тяжелая работа, оставленная ему в наследство отцом.
— Когда он умер, — сказал Эдди, — он унес с собой частицу меня. Я уже ни на что больше не годился.
Руби покачала головой:
— Ты остался на пирсе не из?за отца.
Эдди посмотрел на нее с удивлением:
— А из?за чего же?
Руби разгладила юбку. Поправила очки. И степенно двинулась прочь.
— Ты встретишься еще с двумя людьми, — сказала она.
Эдди хотел крикнуть: «Постой!» — но порыв холодного ветра точно вырвал голос у него из горла. И тут же все почернело.
Руби исчезла. Эдди снова оказался на вершине горы, на снегу, возле закусочной.
Он долго стоял там один, в полной тишине, пока не понял, что старуха больше не вернется. И тогда он повернулся к двери и медленно потянул ее на себя. Послышалось звяканье ножей и вилок и звон составляемой в стопки посуды. Запахло свежеприготовленной едой: хлебом, мясом, соусами. Кругом — общаясь друг с другом — сидели призраки тех, кто когда?то погиб на пирсе. Они ели, пили, разговаривали.
Эдди, прихрамывая, двинулся вперед, точно знал, что ему теперь делать. Он повернул направо, к угловой кабинке, к призраку своего отца, курившему сигару. Его пробирала дрожь. Он снова представил, как его старик глубокой ночью свешивается с окна больницы, а потом умирает в полном одиночестве.
— Папа, — прошептал Эдди.
Но отец его не слышал. Эдди придвинулся ближе.
— Папа, я теперь знаю, что случилось.
Эдди почувствовал стеснение в груди. Он опустился на колени возле кабинки. Отец сейчас был так близко, что Эдди стали видны щетина на его щеках и неровный кончик сигары. Он увидел мешки под уставшими глазами, кривой нос, широкие плечи и узловатые руки рабочего человека. Эдди посмотрел на свои собственные руки и вдруг осознал, что в своем земном теле он был старше своего отца. Он пережил его, и не только физически.
— Пап, я был зол на тебя. Я ненавидел тебя.
Эдди почувствовал на щеках слезы. Грудь его содрогнулась. И из него точно хлынул поток.
— Ты бил меня. Ты отталкивал меня. А я ничего не понимал. Я и сейчас ничего не понимаю. Почему ты так делал? Почему? — Эдди глубоко вздохнул. — Я не знал, понятно тебе? Я не знал про твою жизнь, не знал, что произошло. Я не знал тебя. Но ты мой отец. И сейчас я все это прощаю, ладно? Ладно? Можем мы друг другу простить?
Голос его задрожал и вдруг стал тонким, стенающим, совсем не похожим на его прежний.