— Да кто ты такой? — спросил парень с автоматом. — Прямо как блаженный какой! — Он оглянулся на Квадратного, на Ростика, на остальных своих друзей, с которыми пришел в это здание.
— А я и есть… — Бородатый выпрямился, выровнял сбитое в крике дыхание. — Меня зовут отец Петр. Рукоположен…
Толпа зашумела. Но женщины, те, которые рвались вперед и от вида которых даже у Ростика застыла кровь, успокаивались. Хотя многие еще трясли кулаками в воздухе, что-то требовали или просто хотели понять, просили, чтобы им объяснили… Ростик стал приходить в себя. Ему уже в самом деле не хотелось участвовать в убийстве этих…
Да, они были сволочами, но они в самом деле не понимали, что творили. И может, им следовало дать еще одну возможность понять этот мир? В этом заключалась бы какая-то более убедительная доля справедливости, чем в автомате, который старшина Квадратный все еще держал перед Борщаговым.
Внезапно вперед выступил Кошеваров. Лицо его перекашивала судорога, рот от крика съезжал набок, но он почему-то был тверд и уверен в себе.
— Люди! — заорал он. — Да, получилось плохо. Мы… плохо рассчитали наши возможности, многого не учли… В итоге, потеряли людей, и их теперь не вернуть. Но я знаю, все равно кому-то придется печь хлеб, развозить его по домам и боль ницам, придатся подсчитывать запасы, находить лекарства.
.. В итоге, потеряли людей, и их теперь не вернуть. Но я знаю, все равно кому-то придется печь хлеб, развозить его по домам и боль ницам, придатся подсчитывать запасы, находить лекарства. Я предлагаю…
Если и есть человек, который думает тут о деле и не злобствует, так это именно Кошеваров, решил Ростик. Странно, оказывается, не все они гады. Если его не пристукнут по злобе, он может оказаться лучшим из тех, кто сейчас готов работать на город.
Толпа вновь качнулась вперед. Каждый орал свое, получалось не очень понятно, но впечатляюще:
— Сволочи, гады ползучие!..
— Детьми заслонились, как в войну, а сами!..
А кто-то голосил и вовсе непонятное:
— Людоеды, ведь человечиной в своих райкомах привыкли кормиться!..
Но вперед уже не рвались. Отец Петр стоял чуть сбоку, повернувшись лицом и к толпе, и к начальникам, и к солдатам с голубыми погонами. Он смотрел на людей, и в глазах его была такая скорбь, такая мука и жалость, но и такое понимание, что Ростику захотелось подойти и спросить его: что он на самом деле обо всем этом думает? Но не подошел, постеснялся.
Тем временем в первые ряды пробился Рымолов. Он был грязен, как и большинство людей на этой площади. Но его, непонятно почему, даже грязь делала каким-то возвышенным и — как ни странно — спокойным. Он вытолкался вперед, поднялся на ступеньки и заговорил. Голос у него был не самый громкий, но он выделялся, как выделяется голос хорошего актера в любой, самой шумной толпе.
— Друзья!.. — Он поднял голову, и шум стал затихать. — Сограждане! — Удовлетворившись полученным эффектом, профессор стал оглядывать толпу, так он делал, наверное, читая лекции. — Я предлагаю все-таки не казнить этих людей. Да, они замараны подлостью, но это была подлость всей системы целиком. Если мы расстреляем их, сами станем как они. Ведь они всегда были готовы стрелять в нас, не так ли?
— Что делать-то? — прокричал уже знакомый мужской голос.
На этот раз Ростик разглядел крикуна и почти не удивился, когда обнаружил, что это был тот самый языкастый каменщик, который у них в подвале замазывал трещины, пробитые крысами.
— А делать ничего особенного не нужно, — уверенно сказал Рымолов. — Их следует отпустить. И запретить им на десять, скажем, лет занимать начальственные посты в городе. А руководство следует выбрать — как делает это любая демократия, кроме советской.
— Вот тебя и выберем, — крикнул кто-то из женщин. — А ты потом…
Ростик не расслышал, что будет, если Рымолов зарвется и станет как все прежние вожди.
— Тогда переизберете меня, — предложил Рымолов на всю площадь. Он подумал, постучал ногой по холодному, заснеженному асфальту. — Обещаю, первое, что сделаю, повешу вот тут на площади вечевой колокол. И каждый, кто что-нибудь узнает про меня или кого-нибудь из начальников скверное, придет, постучит и скажет, в чем его претензии. Справедливо?
Толпа зашумела. Теперь в ней уже не было агрессии, хотя злость еще оставалась.
— Наши предки всегда так жили, — вдруг сказал отец Петр. — И мы так будем жить. Нас немного осталось, — неожиданно добавил он, видимо, считая эти слова аргументом. Толпа вдруг стала расползаться, кто-то из задних рядов уже проталкивался наружу, чтобы отправиться домой.
— Всем спасибо! — прокричал Рымолов. Повернулся к Кошеварову, к начальникам и стал перечислять: — Кошеваров, Ворожева, прошу вас заняться подсчетом наличных ресурсов сегодня, а завтра с утра доложить…
Ростик не слушал.
..
Ростик не слушал. Это были распоряжения человека, который решил взять на себя властные полномочия. Что из этого получится, могло подсказать только завтра. Внезапно Рымолов окликнул и его:
— Гринев! Ты пригласи-ка свою маму и сам завтра приходи…
Кто-то прорвался к бывшим партийным бонзам, кому-то двинули в ухо, кажется, Борщагову, но драчуна уже оттеснили, уговаривали не злиться.