— М-да, — сказал доктор. — Такого даже я не ожидал.
— Чего именно? — спросил Эрик, почему-то не в силах оторвать глаз от экрана.
— Так ты… не узнал? — голос доктора напрягся.
— Кого? — испуганно спросил Эрик.
Доктор ткнул пальцем в экран, прямо в лицо тому, в шлеме.
— Себя, — сказал доктор.
— Нет, — сказал Эрик. — Нет-нет. Что вы.
Он посмотрел на экран. Там было его лицо. Не такое, как в зеркале, а как на фотографиях.
— Нет, — повторил он. — Это не я. Просто очень похож. Это не я!
— Двенадцатое июля прошлого года, — сказал доктор. — Где ты был?
— Двенадцатого?.. — Эрик силился вспомнить и не мог.
— Где ты был?
— Двенадцатого?.. — Эрик силился вспомнить и не мог. — Двенадцатого… двенадцатого июля… — Потом что-то прорвалось в памяти. — Там… был там… на сборах. Но мы же никуда не выезжали! Мы же сидели на одном месте! Понимаете: мы никуда не уезжали, мы все время были там! Понимаете: все время! Никуда! Нас вообще никуда не выпускали, мы две недели просидели в классах!
— Конечно… — пробормотал доктор, и Эрик, глядя на него, почувствовал, что и эта опора — память — теперь вовсе не опора, а так… плюнуть и растереть… Тогда он засмеялся. На подламывающихся от смеха ногах он доплелся до дивана, повалился на него — пружины запели. Эрик хохотал, как падал — теряя высоту и набирая скорость.
— Представляете, — пробулькивал он сквозь смех, — я — как капуста, с меня ободрали — а под этим еще, снова ободрали — а там еще, все потерял — и все равно остается, опять ободрали — а новое наросло, чем быстрее теряешь, тем быстрее нарастает, правда, доктор? Смешно же, правда, смешно? Никаких надежд нету, все, предел, — нет, час прошел, и может стать еще хуже, оказывается, что-то еще оставалось…
— Да, — сказал доктор. — Всегда хоть что-то остается…
Он сказал это так, что Эрик замолчал. В нем еще проворачивался смех, но уже не вырывался наружу. Он посмотрел на доктора, как тот стоит, подпирая стену, и понял с пронзительной ясностью, что никаких иных надежд, кроме вот этого поджарого лысого человека, в его жизни не осталось.
— Доктор, — сказал Эрик, — что мне делать? Я ведь не смогу жить… так.
Доктор долго молчал и смотрел на него. Потом подошел, сел рядом.
Спросил:
— Но ты хоть понял, что с тобой сделали?
— Да, — сказал Эрик — и отшатнулся сам от себя.
— Я не справлюсь с этим делом сам, — сказал доктор. — Надо просить помощи.
— Делайте что считаете правильным, — сказал Эрик. — Знаете, я уже вторые сутки живу в ожидании удара… — Он не стал объяснять про призрачный мир, про свист ветра, и доктор, возможно, не понял, о чем речь, но переспрашивать не стал.
— Эрик, — сказал он наконец откуда-то издали.
— Да, — сказал Эрик.
— Я сейчас позвоню одному человеку, — сказал доктор хрипловатым голосом. — Это очень непростой человек, но только он сможет нам помочь… если сможет… и если захочет… Я не знаю, что из этого получится. То есть вообще — не знаю. Но это, кажется, единственный возможный ход…
— Хорошо, — сказал Эрик. — Только пусть — скорее. Я не выдержу долго.
Доктор вдруг оказался у стола и уже набирал номер, — Эрик не уловил того, как он шел к столу, как брал трубку… Над правой бровью запульсировала огненная точка. Эрик прижал ее рукой. Вновь что-то стало подниматься в нем из глубины к свету, мышцы резко напряглись, потом расслабились, растеклись, опали. Внутри безболезненно, но жестко прокрутилось несколько раз — как сорвавшаяся пружина.
— Алло! — сказал доктор в трубку. — Алло, Хенрик? Не разбудил?
Слушай внимательно: ты можешь проверить, не подслушивают ли нас? Ага… хорошо. Хорошо. Что? Ладно, сейчас… М-м… «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный, который ахеянам тысячи бедствий содеял: многие души могучие славных героев низринул в мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным птицам окрестным и псам…» Хватит? Нет, всю, конечно, не помню, но большие куски… да.
Хорошо. Что? Ладно, сейчас… М-м… «Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, грозный, который ахеянам тысячи бедствий содеял: многие души могучие славных героев низринул в мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным птицам окрестным и псам…» Хватит? Нет, всю, конечно, не помню, но большие куски… да. Значит, дело такое: помнишь, мы сидели с тобой прошлой осенью в китайском ресторанчике и давали простор фантазии? Помнишь, да? Так вот: не одни мы с тобой были такие умные, и вообще это уже давно не фантазии. Понял? Абсолютно. На тысячу процентов. Прямо сейчас. И прихвати кого-нибудь из твоих компьютерных гениев. Я сижу в конуре того парня, который жить не мог без утренних газет, — понял, да? Жду. Хорошо. Что? Очень тревожная обстановка. Да, главным образом. Рубнер умер, это ты знаешь. Холера растет, вчера еще двенадцать случаев, а карантин вводить — такое начнется… Жутко, честное слово. Короче говоря, поторопись. Часа через три-четыре? Жду. Пока.
Он положил трубку на рычаг и надолго застыл, глядя в пространство, и Эрик вдруг увидел его плоским, вырезанным по контуру, и тут же — поясной мишенью, мишень увеличивалась: черный безликий силуэт на белом расчерченном крест-накрест фоне… потом что-то случилось, мишень скользнула вверх и стала опять человеком, которого Эрик узнал через несколько секунд, — доктором; доктор наклонился над ним, махнул перед глазами рукой. Эрик с трудом встал.