Я говорил, что не собираюсь пересказывать все превратности путешествия с моей родины в край Моллоя, по той простой причине, что это не входит в мои намерения. Написав эти строчки, я понимаю, какому риску подвергаюсь, бросая тень на того, чью благосклонность должен снискать сейчас больше, чем когда бы то ни было. И тем не менее я их пишу, твердой рукой, движущейся неумолимо вперед-назад и пожирающей страницу с безразличием челнока.
Все же о некоторых я вкратце расскажу, потому что мне это кажется желательным, и для того, чтобы дать представление о методах, которыми я владею в зрелом возрасте. Но предварительно я расскажу немного о том, что я знал, покидая мой дом, о крае Моллоя, столь не похожем на мою родину. Ибо одна из особенностей моей вынужденной писанины заключается в том, что мне не позволено мчаться без остановок и сразу переходить к существу вопроса. Я снова должен забыть то, что забыть не могу, и опять верить в то, во что верил, отправляясь. И если иногда я буду нарушать это правило, то разве что во второстепенных деталях. А в целом я намерен его соблюдать. И с таким рвением, что покажусь скорее тем, кто действует, а не тем, кто рассказывает, по крайней мере сейчас, большую часть времени. И находясь в молчании моей комнаты, где все, что касается меня, завершено, я вряд ли знаю лучше, куда я отправляюсь и что меня ждет, чем в ту ночь, когда я стоял, ухватившись за калитку, рядом с сыном-идиотом, на дороге. Я бы не удивился, если бы на последующих страницах отошел от правдивого и точного хода событий. Но я думаю, что даже самому Сизифу нет необходимости, царапаясь, или вздыхая, или ликуя, если верить модной теории, возвращаться в точности в одно и то же место. Не исключено, что соблюдать маршрут не так уж принципиально, при условии своевременного прибытия в пункт назначения. И как знать, не думает ли он про каждое свое путешествие, что оно — первое. Это поддержало бы надежду, не правда ли. Надежду, которую поддерживает в нас ад, вопреки тому, что думают об этом по сей день. Тогда как наблюдать за тем, как бесконечно совершаешь одну и ту же работу, приносит удовлетворение.
Под краем Моллоя я подразумеваю тот крохотный район, административные границы которого он никогда не пересекал и, надо полагать, никогда не пересечет, либо потому, что это ему запрещено, либо потому, что сам этого не хочет, либо, наконец, в силу исключительного стечения обстоятельств. Этот район был расположен на севере, по отношению к моему, с более мягким климатом, и включал в себя поселение, которое одни величали городом, другие считали деревней, и его окрестности. Этот город или деревня назывался, скажем это сразу, Балли и занимал, вместе с прилегающими землями, территорию не более пяти-шести квадратных миль. В развитых странах такие территории называются, кажется, округами или кантонами, не помню, но у нас для подобных территориальных единиц общего названия нет. Чтобы выразить их, мы пользуемся другой системой, исключительной красоты и простоты, а именно: говорим Балли (ибо мы говорим сейчас о Балли), когда имеем в виду Балли, Баллиба, когда имеем в виду Балли вместе с окрестностями, и Баллибаба, когда имеем в виду только окрестности Балли. Сам я, например, жил и продолжаю думать, что продолжаю жить в Фахе, главном городе Фахбы. А по вечерам, когда я отправлялся на прогулку за пределы Фаха подышать свежим воздухом, я вдыхал воздух Фахбабы и никакой другой.
Баллибаба, несмотря на свою малую протяженность, могла похвастаться некоторым природным разнообразием. Так называемые пастбища, небольшой торфяник, две-три рощицы, а по мере того, как приближаешься к ее границам, холмистые и почти ласкающие взор виды, словно Баллибаба рада была дальше не простираться. Но главным украшением этого района была неширокая бухта или что-то в этом роде, которую медленно надвигающиеся серые приливы и отливы наполняли и опорожняли, наполняли и опорожняли.
Толпы горожан неромантического вида приходили сюда из города, чтобы полюбоваться этим зрелищем. Одни говорили: Нет ничего прекраснее этих влажных песков. Другие: Лучше всего любоваться бухтой Баллибы во время прилива. Как очаровательна эта свинцовая вода, которую можно было бы принять за стоячую, если бы мы не знали, что это не так. А третьи утверждали, что бухта похожа на подземное озеро. Но все сходились в одном, — как жители Венеции, — что город их стоит на море. И украшали почтовую бумагу штампом: Порт-Балли.
Население Баллибы было небольшим, что, признаться, меня радовало.
И украшали почтовую бумагу штампом: Порт-Балли.
Население Баллибы было небольшим, что, признаться, меня радовало. К возделыванию земля была непригодна. Не успевала пашня или луг обрести видимые размеры, как их тут же поглощала священная роща или болотистый участок, и из них ничего уже нельзя было извлечь, кроме второсортного торфа и кусков мореного дуба, из которых делали амулеты, ножи для бумаги, подставки для салфеток, четки и другие безделушки. Мадонна Марты, например, родом из Баллибы. Пастбища, несмотря на проливные дожди, были чрезвычайно скудны и усыпаны валунами. В изобилии там рос только пырей и какие-то горькие голубоватые злаки, смертельные для коров и лошадей, но сносно перевариваемые ослами, козами и черными овцами. Что же, в таком случае, служило источником процветания Баллибы? Сейчас скажу. Нет, ничего я не скажу. Ничего.