Моллой

Ибо и внешний мир своими хитростями и уловками противился моему продвижению, несколько примеров я уже привел. И даже если бы голосу удалось дотащить меня до самого места действия, то и в этом случае, возможно, я не достиг бы успеха, из-за других препятствий, стоявших на моем пути. Да и в самом повелении, прозвучавшем с запинкой, а потом и вовсе умолкшем, угадывалась невысказанная мольба: Моллой, не делай этого! Без конца напоминая о моем долге, не хотел ли он таким образом показать его полнейшую абсурдность? Возможно. К счастью, он всего-навсего подчеркивал или, если вам так угодно, поддразнивал мою внутреннюю склонность к слабоволию. Думаю, что всю свою жизнь я шел к матери, чтобы перестроить наши отношения на менее шаткой основе. Но когда я приходил к ней, а это удавалось мне довольно часто, я покидал ее, так ничего и не предприняв. А покинув ее, снова направлялся к ней, надеясь, что на этот раз все выйдет лучше. И когда, казалось, я сдавался и занимался чем-то другим или бездельничал, на самом деле я продолжал вынашивать все те же планы и искал путь к ее дому. Дело принимает странный оборот. Ибо даже и без так называемого императива, который я оспариваю, мне было бы трудно остаться в лесу, поскольку я вынужден был признать отсутствие в нем моей матери. И все же, несмотря на все трудности, мне следовало, вероятно, в нем остаться. Но я уже сказал: Еще немного, и, принимая во внимание развитие событий, я не смогу двигаться, и вынужден буду остаться там, где окажусь, если только кто-нибудь не перенесет меня. О, я выразил это не столь ясно. Когда я говорю: я сказал и т. д., я имею в виду лишь, что смутно сознавал, что так обстоят дела, не зная точно, как они обстоят. И всякий раз, когда я говорю: я сказал это или я сказал то, или рассуждаю о внутреннем голосе, который произносит: Моллой, — далее следуют замечательные слова, более или менее простые и ясные, или оказываюсь вынужденным обратиться за помощью к другим отчетливо произнесенным словам, или слышу, как мой собственный голос общается с другими посредством более или менее артикулированных звуков, я попросту уступаю некой условности, которая требует от нас либо лгать, либо молчать. На самом же деле происходило нечто совсем иное. Я не говорил: Еще немного и, принимая во внимание развитие событий и т.д., но это, вероятно, похоже на то, что я, пожалуй, сказал бы, если бы смог. На самом деле я вообще ничего не говорил, но слышал какой-то шепот, что-то неладное происходило с тишиной, и я навострял уши, вероятно, как некий зверь, который вздрагивает и притворяется мертвым. И потом во мне что-то поднималось, что-то смутное, нечто вроде ощущения, которое я выражаю словами: я сказал и т. д., или: Моллой, не делай этого, или: Это фамилия вашей матери? — спросил инспектор, цитирую по памяти. Или я выражаю его, не опускаясь до уровня прямой речи, но посредством иных, столь же обманчивых риторических фигур, как например: мне показалось, что и т. д., или: у меня возникло впечатление, что и т. д., ибо мне ничего не казалось, совсем ничего, и никакого рода впечатлений у меня не возникало, просто что-то где-то изменялось, и, значит, я тоже должен был измениться, или мир тоже должен был измениться, чтобы ничего не изменилось. И такие тончайшие подгонки, как между сообщающимися сосудами, я могу выразить только такими словами как: я боялся, что, — или: я надеялся, что, или: Это фамилия вашей матери? — спросил инспектор, — но мог бы выразить, несомненно, по-другому и лучше, если бы взял на себя труд. И, возможно, возьму когда-нибудь, когда труд перестанет вызывать во мне такой ужас, как сегодня. Но это вряд ли. Итак, я сказал: Еще немного, и, принимая во внимание развитие событий, я не смогу двигаться, и вынужден буду остаться там, где окажусь, если только кто-нибудь не перенесет меня. Ибо переходы мои становились все короче и короче, а привалы, как следствие, все чаще и чаще и, я бы добавил, все длительнее, поскольку понятие «долгий привал», если подумать, не обязательно вытекает из понятия «короткий переход», равно как и из понятия «частый привал», если, конечно, не придавать слову «частый» значение, которым оно не обладает, но мне бы этого как раз и не хотелось.

Тем более желательным показалось мне выйти из леса, и как можно быстрее, а то скоро у меня не хватит сил выйти откуда бы то ни было. Была зима, должно быть, была зима, многие деревья стояли без листьев, и эти упавшие листья почернели и размокли, мои костыли глубоко в них погружались. Странно, но я не чувствовал, что мне холоднее, чем обычно. Возможно, была всего лишь осень. Впрочем, к изменениям температуры я не слишком чувствителен. Но сумрак, если и казался не столь лиловым, как раньше, по-прежнему был таким же густым. Что и вынудило меня сказать: он не такой лиловый, потому что в нем меньше зеленого, но такой же густой, из-за свинцового зимнего неба. И немного о черных каплях, падающих с черных веток, что-то в этом роде. Черная слякоть листьев все больше замедляла мое продвижение. Но и без них я вынужден был отказаться от вертикальной походки, походки человека. Еще и сегодня я отчетливо помню тот день, когда, лежа ничком, так я отдыхал, нарушая все правила приличий, я вдруг закричал, ударив себя по лбу: Да ведь можно ползти! Но мог ли я ползти, при моем туловище и состоянии ног? И при моей голове. Но прежде, чем следовать дальше, несколько слов о лесных шорохах. Прислушивался я тщетно, ничего похожего на шорохи я не слышал. Вместо них я улавливал, через долгие промежутки, гонг, издалека. С лесом ассоциируется рог, его ожидаешь. Приближается ловчий. Но гонг? Даже тамтам, в крайнем случае, не поразил бы меня. Но гонг! Он унижал. Предвкушаешь, что услышишь хваленые лесные шорохи или что-нибудь в этом роде, а слышишь гонг, доносящийся издалека, через долгие промежутки. Мгновение я надеялся, что это всего-навсего биение моего сердца. Но лишь мгновение. Ибо оно не бьется, мое сердце не бьется, вам следует обратиться к гидравлике, чтобы получить представление о том хлюпанье, которое производит этот старый насос. И к листьям, тем, что еще не упали, я тоже прислушивался, внимательно, но тщетно. Неподвижные и негнущиеся, как бронза, они не издавали звуков, об этом я уже говорил? Впрочем, о лесных шорохах достаточно. Время от времени я гудел в рожок, нажимая на грубое полотно кармана. Гудок слабел с каждым разом. Я снял рожок с велосипеда. Когда? Не знаю. А теперь давайте закончим. Я лежал ничком, костыли служили мне абордажными крючьями. Изо всех сил я метал их вперед, в подлесок, и когда чувствовал, что они зацепились, подтягивался на кистях. К счастью, запястья мои, несмотря на общее худосочие, были еще довольно сильны, хотя и распухли, измученные, если не ошибаюсь, хроническим артритом. Вот, вкратце, о том, как я передвигался. Преимущество этого способа передвижения по сравнению с другими, я говорю, разумеется, о мной опробованных, заключается в том, что, если вы хотите отдохнуть, вы тут же прерываете движение и немедленно отдыхаете, без особых хлопот. Ибо стоять — это не отдых, так же как и сидеть. Есть люди, которые передвигаются сидя и даже на коленях, волоча себя, с помощью крючков, направо-налево, вперед-назад. Но тот, кто движется моим способом, на животе, как пресмыкающееся, приступает к отдыху в то самое мгновение, как только принял решение отдохнуть, и даже само движение его воспринимается как разновидность отдыха, по сравнению с другими движениями, я говорю, разумеется, о тех, от которых я уставал. Так вот двигался я вперед по лесу, медленно, но с несомненной регулярностью, и покрывал свои пятнадцать шагов изо дня в день, изо дня в день, особенно не надрываясь. А еще я полз на спине и вслепую метал костыли, за- голову, в чащу, и вовсе не небо, но черные ветки нависали над моими закрытыми глазами. Я продвигался к матери. И время от времени произносил: Мама, — чтобы ободрить себя, полагаю. Я без конца терял шляпу, шнурок давно порвался, до тех пор, пока в приступе гнева не нахлобучил ее себе на голову с такой силой, что снять больше не мог. И если бы я повстречал знакомых дам, если бы у меня были знакомые дамы, я был бы бессилен их приветствовать, как требуют того правила хорошего тона. Но мозг мой по-прежнему работал, хотя и замедленно, и я ни на минуту не забывал о необходимости поворачивать, так что после трех-четырех подергиваний я менял курс, в результате чего очерчивал если не круг, то, по крайней мере, многоугольник, совершенство чуждо нашему миру, и надеялся, что, несмотря ни на что, я продолжаю изо дня в день двигаться по прямой, которая выведет к матери.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59