— Больно, Геночка?
— Да нет, на душе херово… Пардон, Лялька.
— Быстро они сработали. Да не вертись ты, а то сейчас как бы руку тебе отпилю вместе с этим браслетом.
— Фигней страдаешь, Бэтмен. Надо скрепкой. Скрепку сунуть в скважину…
— Вот и сунь, если такой опытный.
— У меня руки заняты.
— Тогда сиди и не шевелись. Так ты звонил домой?
— Не… я теще звонил. А она меня… Она в шесть утра пошла с Кнопкой гулять на этот пустырь, Кнопка Цыпочку и нашла. Сидела, говорит, рядом и выла. Теща тоже на меня думает. Я ж с Цыпочкой гулял вечером — она теще позвонила, когда мы уходили. Понимаешь? Никто мне не верит, Женька. Тещу с тестем менты накрутили, а они моих отца с мамой… Я ж в Чечне воевал, отмороженный, мол, совсем. Мол, человека убить — плевать. Теща думает, что я с Цыпочкой поссорился или же мне… Лялька, заткни уши. Или что мне срочно приспичило… ну…
— Ген, ты…
— Ой, да что… Матери позвонил. А она: «Ты бы, Генчик, лучше сам пришел в милицию. На душе, — говорит, — легче будет, если взял грех на душу». Дура! Еще и сказала менту, что я, мол, любил нож с собой таскать. А я правда, любил — а тут Цыпочка настояла… А будь у меня нож — может, ничего бы и не было.
— Ты не переживай так, Ген. Может, еще разъяснится…
— Ни черта не разъяснится, Женька. Пропал я. И лучше б, ей?богу, сдох тогда вместе с Жанной. Хоть не думали бы, что я собственную девочку… Давай я теперь — вроде подается.
Димон еще подумал, что проблем могло быть и больше.
Лысому, конечно, не было до такой степени неуютно. Во?первых, мочить кое?кого ему уже случалось. Во?вторых, срок он уже мотал. Он, Лысый, был в таком авторитете, что и снова загреметь не страшно — тем более что статья выходит хорошая, мочилово, не хрен собачин.
Но все равно. Наверное, не стоило бить этого белобрысого железякой по башке. С того его баба и подняла визг. Так?то молчала, видать, думала, что ее белобрысый всю нашу братву раскидает, супермен лядов… и то сказать, в драке совершенно отмороженный, в натуре. И не лез к нему никто по?настоящему, так, отпустили шуточку про бабу его. А он уже… Нет, сам виноват, что долбанули. Думать надо было. В авторитетных пацанов из?за бабских нервов козлами?ублюдками не бросаются. А бросился — изволь отвечать за базар, получи и распишись.
А у Крюка нервов вовсе нет. Как он ее — пух и перья, а самому — хоть бы хны. «Пошли, — грит, — домой, переодеться надо». А сам — весь в кровище. Нет, мужики, так надо уметь.
А у Димона, честно говоря, характер пожиже. Он бы в этом никому не признался, но пожиже. Отодрать бабу — это одно, а ножом ее… Это он бы не смог, наверное. Не по себе как?то. Вот белобрысого… Но этому уж так и надо.
На следующий день Димон туда ходил. Гулять вроде. Воздухом дышать.
В будке этой, где баба лежала — ментов, как грязи. Машина стоит. Толпа. А где белобрысый рюхнулся — там никого. Только песок темнее, где кровища из башки текла — да и то дождем смыло. И ни одного мента вокруг.
Димон еще подумал — может, он оклемался и свалил. А чего. Тогда на нем даже и мокрухи никакой нет. Так просто — драка как драка.
А чего. Тогда на нем даже и мокрухи никакой нет. Так просто — драка как драка. Хотя, он много чего может ментам растрепать, этот лох, если у него мозги не отшибло железиной.
В общем, хорошо, в сущности, вышло. Без проблем. Как будто ничего и не было. Только этот козел белобрысый сниться повадился. Курит будто на скамеечке, где Крюк расписался, и смотрит — неприятно смотрит, не по?людски. А за скамеечкой баба его стоит, вся в белом, и тоже пялится… Одни глаза. Даже вспоминать страшновато…
И все время тянет на улицу. И то сказать: погода хорошая, хоть и дождик. Свежо так. Даже грустно как?то. Особенно вечерами…
Димон шел по улице неподалеку от собственного дома. Хотел зайти к Лысому. Выпить пивка и побазарить. Лысый — мужик спокойный. А у Димона на душе было мутно, Тоскливо — будто что за нервы тянет, тянет… Будто разборка какая планируется, или подлянку кто затеял — и ничего не сделать.
Он свернул во двор, во дворе было темно, весь асфальт в рытвинах, трещинах. Наступил в лужу — прям глубоко, чуть не зачерпнул кроссовкой между шнурками. А напротив подъезда, в скверике с качельками, какой?то мужик или пацан встал со скамейки, бросил бычок непотушенный. Навстречу — будто ждал Димона.
— Тебе чего?
— Тебя.
Темно во дворе, темно — но мужик, вроде, знакомый…
Белобрысый, блин!
Бледный такой, бледный, как привидение. Синячищи под глазами. И что?то странное делает губами — зубы свои облизывает, что ли, гримасничает…
— Тебе чего, мало, козел? Отвали.
А сказалось как?то вяло, не злобно — нет настоящей злости, говоря по чести. Страшно. Непонятно почему, но страшно. Нельзя это показывать, никакой настоящий пацан не покажет — но как страшно?то!
— Ты сядь на скамеечку, урод.
Ну, сел. Чего это я сел? Чего это он раскомандовался? Делать мне нечего, с тобой сидеть.
— Ты, гнида, сейчас подохнешь. Врубись, из?за чего. Из?за Цыпочки. Которую ты с тварями своими…
— Какая, на хер, Цыпочка?Дрипочка. Нормальная фигня — подохнешь. Как это — подохнешь? Ты что, убить меня хочешь? А ствол твой где? Ну не ствол — ну перо? Ой, уже убил — киллер гребаный! Чего?то мне не встать?то…