Дикий крик ярости, донесшийся до них, сообщил им, что Виндра только что получила ту же информацию от Кай-Ше. Вендийская женщина выскочила из-за лошадей, сжимая руками наполовину завернутое вокруг себя шелковое сари.
— Я сдеру с нее кожу! Эта дрянь скажет правду, или я вырву ее у нее кнутами!
— Боюсь, что уже слишком поздно для таких действий с вашей стороны, — сказал Канг-Хоу. — Алина (возможно, правильнее мне будет называть ее госпожа Алина) уже получила от царя все ваши титулы и земли. Царский эдикт, который говорит о вас, не только лишает вас всей вашей собственности, но также отдает ей вашу жизнь и дает ей право делать с вами все, что ей угодно.
Виндра молчаливо шевелила губами несколько секунд и вдруг гневно обрушилась на Конана:
— Это все из-за тебя! Ты — причина всех моих бед! И что ты собираешься делать сейчас, а?
— Ты винишь меня? — зарычал Конан. — Я обратил в рабство Алину?
Глаза Виндры чуть не выскочили из орбит от ярости, и он вздохнул.
— Ну, ладно. Я возьму тебя с собой в Туран.
— Туран? — дико вскрикнула она, выбросив патетически вверх обе руки. — Это свиной хлев, недостойный цивилизованной женщины! Это…
Внезапно до нее дошло, что ее движение обнажило ее до пояса. Вскрикнув, она подхватила все еще сползающий с ее тела шелк и побежала к лошадям.
— Женщина, чей темперамент и горячность равняются ее большой красоте, — сказал Канг-Хоу. — И чья хитрость и жажда мести превосходят оба качества.
Конан отмахнулся от его слов. А что же с Гвандиаканом? Будет ли безопасно укрыться в нем в течение одного-двух дней, чтобы прийти в себя?
— Я не думаю, что это будет возможно, — сказала Кай-Ше, присоединившись к ним. — Жители Гвандиакана приняли землетрясение как знак богов, особенно когда они обнаружили, что в городе были собраны телеги, чтобы отправить детей из города в неизвестном направлении. Стена форта рухнула. Горожане ворвались в форт, освободив детей. Солдаты, которые пытались их остановить, были разорваны буквально на кусочки. Джарим Кар обещал разобраться в этом деле и восстановить справедливость, но в настоящий момент солдаты усиленно патрулируют городские улицы, и поверьте мне, что эти патрули очень большие.
Я не думаю, что любой чужеземец сможет избежать их пристального внимания.
— Я рад, что они освободили детей, — сказал Конан, — хотя это и не имеет никакого отношения ко мне. Но это также означает, что мы должны ехать к горам отсюда. И чем скорее, тем лучше, мне кажется. А как насчет тебя, Канг-Хоу? Ты тоже попал в черный список?
— Я всего только бедный торговец, — ответил кхитаец. — И потому, вне всякого сомнения, избежал внимания Алины. К моей великой радости и удаче. Что касается твоего путешествия по горам, то боюсь, что не все, кто пришел с тобой сюда, вернутся в Туран. И потому, с вашего позволения…
Поклонившись, он ушел, прежде чем Конан успел спросить его, что это означает, но вместо него к нему подошел Хасан.
— Я должен поговорить с тобой, — сказал молодой туранец. — Наедине.
Все еще хмурясь, не зная, как понимать слова кхитайца, Конан позволил Хасану отойти в сторону. Хасан сунул маленький листок пергамента в руку киммерийца.
— Когда ты вернешься в Султанапур, Конан, доставь это письмо в «Дом Душистых Голубей» и скажи, что это письмо адресовано господину Калиду.
— Ага, так значит, это будешь ты, кто не вернется в Туран, — сказал Конан, вертя в руках квадратный лист пергамента. — И какое же донесение ты посылаешь начальнику шпионов Илдиза? Ты знаешь, кто он такой?
— На улицах Султанапура известно больше, чем думают повелители Турана.
— Но ты не ответил на мой вопрос.
Туранец глубоко вздохнул.
— Я был послан расследовать, есть ли связь между вендийцами и смертью верховного адмирала. Ни один из вопросов, которые я задавал, не имеет к этому отношения, в то же время я уже хорошо знаю, что эта страна настолько погрязла в интригах (которые, в свою очередь, являются частью других интриг и хитросплетений), что точный ответ на это никогда не будет найден. Именно это я написал в письме. Я также написал, что я не нашел никаких подтверждений того, что «рыбаки» Султанапура имеют к этому хотя бы малейшее отношение, и что слухи о том, что северный варвар находился на службе у вендийцев — только слухи и ничего больше. Господин Калид узнает мою руку и почерк и поэтому поймет, что это правдивое донесение. Ты можешь прочитать его, если хочешь. Письмо не запечатано моей печатью.
Конан сунул пергамент в свой кисет-пояс. Для чтения у него еще будет впереди время — как и для того, чтобы решить, навестить ли ему «Дом Душистых Голубей». Но все это он сделает позже.
— Почему ты решил остаться? — спросил он. — Чин-Коу?
— Да. У Канг-Хоу нет никаких возражений против того, чтобы чужеземец вошел в его семью. — Хасан усмехнулся. — После того, как многие годы я пытался избежать этого, кажется, что я все-таки стану торговцем пряностями.
— Будь осторожен, — сказал ему Конан, и в его душе была легкая тревога. — Я желаю тебе добра, но я не думаю, что кхитайцы менее хитрые и скользкие, чем вендийцы.
Оставив молодого туранца, Конан пошел искать Канг-Хоу. Купец сидел у обвалившейся стены колодца.