Когда часы в коридоре пробили три часа дня, я смилостивилась и позволила охране отвести кахэ в его камеру. На лице нелюдя читалось облегчение пополам с обреченностью: облегчение — потому что сегодняшний допрос был закончен, обреченность — потому что ларо Аэн не хуже меня понимал: это только самое начало веселья.
Я зажмурилась, вытянула ноги и блаженно потянулась в кресле, которое хоть и являлось самым удобным из всех, которые я могла выбить из своего начальника, все равно удручающе подействовало на мою пятую точку опоры. День был прожит не зря, я чувствовала себя триумфатором, хотя в устроенном мною спектакле чувствовался явный привкус халтуры. Не попадись мне племянник подозреваемого, я бы этого упрямого нелюдя могла на части пилить — и все без толку. Уже сломав сопротивление ларо Риэнхарна, я осознала: скорее всего, другим способом я ничего бы не смогла от него добиться. Это было более чем унизительно. Меня будто с грязью смешали. Вот передо мной оказался тот, кого я, несмотря на всю свою хваленую выдержку, холодность и ум, не в состоянии была сломать. Разве это правильно? Я большую часть жизни положила на то, чтобы стать лучшей, чтобы мое имя произносили только шепотом и предварительно сплюнув через плечо, а тут появился какой-то Риэнхарн Аэн, пускай и трижды из Дома Эррис, и превратил всю мою жизнь в труху!
Именно тогда я ощутила к этому кахэ чувство, сильно напоминающее ненависть.
Это было более чем унизительно. Меня будто с грязью смешали. Вот передо мной оказался тот, кого я, несмотря на всю свою хваленую выдержку, холодность и ум, не в состоянии была сломать. Разве это правильно? Я большую часть жизни положила на то, чтобы стать лучшей, чтобы мое имя произносили только шепотом и предварительно сплюнув через плечо, а тут появился какой-то Риэнхарн Аэн, пускай и трижды из Дома Эррис, и превратил всю мою жизнь в труху!
Именно тогда я ощутила к этому кахэ чувство, сильно напоминающее ненависть.
Как ни странно, дийес Тьен не пыталась узнать тайны Дома Эррис. Похоже, ей вообще было глубоко плевать и на Дом Эррис, и на его тайны, и на многовековой конфликт между людьми и кахэ. Вместо того чтобы получать выгоду из возможности вытянуть информацию, девушка начала спрашивать какую-то чушь — наподобие «во сколько лет вы впервые сели на лошадь» и «как зовут вашего дедушку со стороны матери», — причем с самым серьезным выражением лица. Вопросы, которые относились к делам Дома, были редки чрезвычайно, вопросы, затрагивающие расследуемое дело, были еще реже. Риэнхарн подумал бы, будто сошел с ума, либо с ума сошла дийес Риннэлис, но внутренний голос подсказывал: во всем происходящем все-таки есть смысл, вот только мужчина не может его уловить. Так или иначе, но к концу допроса Риэнхарн чувствовал себя вымотанным, как после многочасовой тренировки с тяжелым мечом. Дийес Тьен выглядела все такой же свежей и довольной жизнью, как и в начале их занимательной беседы. Этот факт почему-то больше всего испортил настроение кахэ, если не считать того, что дознаватель не собиралась говорить с ним о судьбе племянника, а все попытки добиться встречи с Таэлем натыкались лишь на сухую улыбку. Девушка умела стоять на своем, как упрямый вол. Как-то Риэнхарну удалось узреть, как здоровенную рогатую скотину, которая решила, что ей надоело работать, пытались заставить тащить воз. Вол был непреклонен, но никакого сравнения с дийес Риннэлис он не выдерживал.
«Предки! И как только женщина могла выносить в чреве своем такое!» — уже в камере мысленно возопил нелюдь, уставившись в крохотное окошко под самым потолком. Противно смотреть на эту жалкую дырку в стене, к тому же закрытую решеткой, но через это окошко можно увидеть крохотный клочок неба, которого Риэнхарн уже больше недели не видел в своей убогой камере, где был только лежак из сопревшей соломы и дыра в углу, призванная заменить уборную.
«Вот ведь змея!» — Сам того не зная, кахэ повторил обычную для дознавателя характеристику, которой она удостаивалась от каждого первого.
Не будучи в состоянии объяснить оторопь, смутный страх и отвращение, испытываемые при виде Риннэлис Тьен, окружающие емко называли ее змеей, а то, что она была подколодной, а не гремучей, не делало ее ни более доброй, ни менее ядовитой.
С подобными женщинами кахэ судьба еще не сводила. Идеальная девушка, по мнению Риэнхарна Аэна, должна была быть хрупкой, нежной, утонченной. А одетая в форменную фиолетовую мантию, с кодексом вместо сердца и холодным разумом вместо чувств, дийес Риннэлис воплощала самый страшный кошмар нелюдя. Риэнхарну уже начинало казаться, что даже при виде самой Белой Госпожи он не испытает таких жутких чувств, как при виде улыбающейся Риннэлис Тьен. Если бы дознаватель была уродиной, мужчине было бы гораздо легче, но именно ее довольно милое лицо вызывало настоящий и неподдельный ужас.
«Чего она от меня добивается? — устало подумал нелюдь. — Признания? Если она потребует, то я даже в том, что готовил покушение на их короля, сознаюсь. Ради Таэля я и не на такое пойду, не думаю, будто дийес Риннэлис не понимает этого. Но она не поставила вопрос ребром. Выпытывала какие-то абсолютно ничего не значащие факты. Зачем? Причина наверняка имеется.
Выпытывала какие-то абсолютно ничего не значащие факты. Зачем? Причина наверняка имеется. А как у людей казнят инородцев? Наверное, вешают, как простолюдинов. Позор для того, кто носит черное. А Таэля, скорее всего, оставят в живых, дабы обеспечить лояльность Дома Эррис. Представляю, какой удар будет для главы, когда он узнает обо всей этой истории…»
В душе кахэ все еще теплился слабый огонек надежды, что все это закончится не столь трагично, как он представляет. Ведь почему-то дознаватель не потребовала у него признания на следующий же день после весьма занимательной беседы, от которой у Риэнхарна до сих пор болела голова: табурет был твердым, а удар дийес Тьен — хорошо поставленным.