— Красиво, правда?
Затем села возле радио, скрестив ноги. Она сказала:
— Пожалуйста, задерни шторы, — и я сделала это, обойдя моих оцепеневших родителей, а затем остановилась посреди комнаты и сказала:
— Я сейчас упаду в обморок.
Мгновенно очутившись возле меня, уже в мамином пальто, она подхватила меня и отвела на кушетку, обняв и массируя мне спину.
Мгновенно очутившись возле меня, уже в мамином пальто, она подхватила меня и отвела на кушетку, обняв и массируя мне спину. Она сказала:
— Твои родители спят. Ведь ты уже понимаешь кое-что, раз вмешалась в это дело? Помнишь — морлоки, Транстемпоральная Военная Власть?..
Я выдавила из себя:
— Ой-ой-ой… — и она снова принялась растирать мне затылок.
— С тобой ничего не будет, — продолжала она. — С твоими родителями тоже. Подумай, как это здорово! Подумай! Мятеж! Восставшие морлоки, революция в Транстемпоральной Военной Администрации!..
— Но я… я…
— Мы с тобой друзья, — угрюмо сказала она, взяв меня за руку. — Мы настоящие друзья. Ты помогла мне. Мы этого не забудем.
Сбросив мамино пальто, она отошла и встала перед дверным проемом. Она прикрыла рот рукой, потом потерла шею и нервно прокашлялась. Повернулась, чтобы в последний раз посмотреть на меня.
— Ты спокойна? — спросила она. Я кивнула. Она улыбнулась мне. — Не волнуйся. Sois tranquffle [будь спокойна (франц.)]. Мы друзья, — и она снова повернулась к проему. — Друзья… — повторила она почти печально и снова улыбнулась мне.
Проем превратился в зеркало. Оно туманилось, затем прояснилось, будто облако светящейся пыли, затем стало похоже на занавес: потом снова стало зеркалом, хотя все, что оно отражало была наша гостья и я, но не мои родители, не наша мебель, не сама комната.
Затем вошел первый морлок.
Потом второй.
Потом третий.
Потом все остальные.
О, гостиная была набита гигантами! Они были похожи на нее всем лицом, сложением, ростом, черными униформами, мужчины и женщины всех земных рас, все перемешанные и огромные, как мамины гибридные цветы, на целый фут выше нашей гостьи, стая черных Воронов, черных летучих мышей, черных Волков, профессионалов из будущего, рассевшихся в нашей мебели, на нашем приемнике, некоторые на стенах и на шторах, как будто они могли летать, вися в воздухе, будто были там, в космосе, где встречаются морлоки, полтысячи в прозрачном шаре между звезд.
Правящие миром.
Сквозь зеркало появились и двое ползущих; на них были водолазные костюмы и шлемы, словно круглые аквариумы — мужчина и женщина, толстые и округлые, как тюлени. Они лежали на ковре, дыша водой (я различила струйки, бьющие вниз и вверх из странных ошейников, словно пыль, оседающая в воздухе) и смотрели снизу вверх на остальных. Их костюмы раздувались. Один из морлоков что-то говорил одному из «тюленей», и тот отвечал, указывал на штуку, закрепленную у него на спине.
Затем говорить принялись все.
Даже если бы я знала тот язык, все равно это было бы слишком быстро для меня: очень быстро, очень жестко, напористо, как переговоры между землей и пилотом или что-то вроде, словно какой-то код, известный им всем — передать сведения как можно быстрее. Только «тюлени» говорили медленно, булькая и воняя, как запущенный пляж. У них даже лица не двигались только маленькие круглые рты, похожие на рыбьи. Наверное, я заснула ненадолго (или меня усыпили), и пропустила, что сделал один из «тюленей», почему к нему присоединился один из морлоков у радиоприемника, а затем еще один, и вот уже вся комната гудела, а моя подруга включилась в яростный, жесткий, быстрый спор с одним из морлоков. Они были заняты своим делом, но все время оглядывались на меня… Это было жутко и я словно онемела: мне хотелось опять заснуть или заплакать, потому что я не понимала ни слова. Затем моя подруга вдруг закричала: она отступила назад, выставив перед собой руки с растопыренными пальцами и гневно тряся ими. Она кричала, а не говорила, отчаянно кричала о чем-то, стуча кулаком по ладони, лицо ее было искажено, как будто речь шла не просто о деловых вопросах. Другой морлок, часто дыша, бледнел от гнева. Он прошипел что-то, очевидно, очень язвительное. Достав откуда-то из черной униформы серебряный кружок, зажав его большим и указательным пальцем, он сказа на чистейшем английском, опять глядя на меня:
— Во имя войны против Транстемпоральной!.
.
Она мгновенно бросилась на него. Я вскочила: мне было видно, как она сжала его пальцы вокруг серебряного кружка: затем все закрутилось в один клубок на полу, пока они не расцепились, отскочив друг от друга как можно дальше, и было совершенно ясно, что они ненавидят друг друга. Она сказала отчетливо:
— Я настаиваю.
Он пожал плечами. Сказал что-то короткое и резкое. Она выдернула из своей униформы нож — только нож — и медленно обвела взглядом комнату и каждого в ней. Никто не шевельнулся. Она подняла брови.
— Ссс!.. Грозишь?.. — прошипела с пола женщина-«тюлень», словно пар из текущей батареи. Она не встала, а продолжала оставаться на спине, упакованной в свой жир.
— Ты? — оскорбительно сказала моя подруга. — Ты испачкаешь ковер.
Женщина-«тюлень» снова зашипела. Моя подруга медленно двинулась к ней: остальные наблюдали. Она не нагнулась, как я ждала, а метнулась каким-то боковым перекатом к «тюленихе». Каблук ее вонзила в скафандр на животе — она явно пыталась прорвать его. «Тюлениха» поймала ее руку с ножом и пыталась ударить им мою подругу, оплетя другой «ластой» ее шею. Она старалась удушить ее. Затем все опять слилось в одно пятно. Раздавалось шипение, громкий стук, лязг: затем из клубка вывернулась моя подруга, роняя нож и прижимая руку к левому глазу. «Тюлениха» перекатывалась с боку на бок, по ее телу пробегала крупная дрожь, но лицо оставалось таким же невыразительным. В ее шлеме собирались пузыри воздуха. Второй «тюлень» не двигался с места. Пока я смотрела, из шлема «тюленихи» ушла вся вода и теперь там был только воздух. Очевидно, она умерла. Моя подруга, наша гостья, стояла посреди комнаты, и с ее рук стекала кровь; она сгибалась от боли, а лицо ее было страшно искажено, но ни один человек в комнате не двинулся, чтобы ей помочь.