— Да ты ничего не знаешь, — сказала Руфь. Она замахала через весь зал каким-то своим друзьям: потом я увидела, как она танцует перед оркестром с каким-то мальчиком. Танцевали старшие ребята, их родители и другие взрослые пары. Я оставалась возле пуншевого столика. Взрослые, знавшие моих родителей, подходили и заговаривали со мной: они спрашивали, как мои дела, и я отвечала, что хорошо; они спрашивали, как мой отец, и я отвечала, что прекрасно. Кто-то собрался меня кому-то представить, но я отвечала, что уже знакома с ним. Я воображала себя Айрис Марч, сидящей с любовником в кафе и курившей сигарету в длинном мундштуке. Так было в «Зеленой шляпе». Отойдя от столика, я вышла через французское окно на веранду. Наша гостья сидела на перилах, вытянув длинные ноги, и читала журнал при помощи маленького фонарика. Цветы, росшие вокруг веранды, были едва различимы в свете декоративных лампочек, и лишь когда она переворачивала страницу, белые петунии вспыхивали в двинувшемся луче. Я решила, что сейчас и мне было неплохо выкурить сигарету в длинном мундштуке слоновой кости. И чтобы он блестели при луне. Луна уже вставала над лесом у края газона, но ночь была облачной, и в том направлении виделось лишь смутное свечение. Было тепло.
Наша гостья перевернула еще страницу. Я подумала, что она чувствует мое присутствие. Я снова подумала о любовнике Айрис Марч, выходящем за мной на террасу, когда кто-то похлопал меня по плечу: это был отец Руфи. Он взял меня за запястье и подвел меня к нашей гостье, оглянувшейся и рассеянно улыбнувшейся нам в темноте под цветными фонариками. Отец Руфи сказал:
— Вы знаете? Там, внутри, вас ждет родственник! — Она продолжала улыбаться, но ее лицо словно отвердело. Она окончательно повернулась к нам, все еще улыбаясь, но из этой улыбки исчезло все.
— Как чудесно, — сказала она. Потом спросила: — А кто это?
— Я не знаю, — ответил отец Руфи, — но он высок и выглядит почти как вы — прошу прощения. Он сказал, что он ваш кузен.
— Por nada [ни за что (исп.)], — рассеянно ответила наша гостья, и встала, пожав руку отцу Руфи. Мы втроем вернулись в зал. Журнал и фонарик она оставила на стуле: они скорее всего принадлежали Клубу. Отец Руфи поднялся с нами по ступенькам в галерею и там, в самом конце ждал наш гость, высокий, даже когда сидел. На нем был смокинг, между тем как половина мужчин на вечере была в обычных костюмах.
На нем был смокинг, между тем как половина мужчин на вечере была в обычных костюмах. Он был не очень похож на нее: его лицо было смуглее и более плоским: когда мы подошли к нему, он встал. До потолка ему оставалось совсем немного. Это был гигант. Он и наша гостья не обменялись рукопожатием. Оба они взглянули на отца Руфи, с формальными улыбками, и он оставил нас: затем незнакомец вопросительно посмотрел в мою сторону, но наша гостья уже опустилась в ближнее кресло, вся гибкость, вся грация. Они выглядели прекрасной парой. Незнакомец достал из брючного кармана оправленную в серебро фляжку: взяв со стола стакан воды, он добавил туда виски из фляги, но наша гостья не притронулась к нему. Она просто отодвинула его одним пальцем и сказала мне: «Сядь, малыш», и я подчинилась. Потом она сказала:
— Кузен, как ты меня нашел?
— Par chance, кузина, — сказал незнакомец. — Повезло.
Он ловко завернул фляжку и спрятал ее в карман. Взболтав напиток, он положил деревянную мешалку с эмблемой клуба.
— Мне пришлось потерпеть, — сказал он, — уж очень меня раздражал этот тип, с которым ты говорила. Здесь нет ни единого специалиста: все они недоумки, тупые и разболтанные.
— Он добрый и умный человек, — сказал она. — Преподает математику.
— Дважды дурак, — сказал чужой, — если думает, что это математика! и он выпил свою смесь. Затем он сказал: — Думаю, что нам пора домой.
— Ха! С кем? — спросила моя подруга, полупрезрительно, полушутливо оттопыривая губы. — Только не с ним!
— Почему, кто меня знает? — спросил чужой.
— Потому что, — сказала наша гостья и, отвернувшись от меня, приблизила свое лицо к его лицу и что-то зашептала ему на ухо. При этом она не отрывала глаз от танцующих — половина в обычных костюмах, половина пар уже пожилые, Руфь, Бетти и студенты на каникулах. Оркестр играл фокстрот. Лицо чужого слегка изменилось. Оно потемнело: допив свой стакан и поставив его, он грузно повернулся вместе со стулом ко мне.
— Она выходит из дому? — резко спросил он.
— Ну?.. — лениво протянула наша гостья.
— Да, — сказала я. — Да, она выходит. Каждый день.
— В машине или пешком?
Я взглянула на нее, но она никак не помогла мне. Ее указательный и большой пальцы сложились в кружок.
— Не знаю, — ответила я.
— Пешком? — настаивал он.
— Нет, — внезапно буркнула я. — Нет, на машине. Всегда на машине!
Он откинулся на спинку стула.
— Ты сделала все, — спокойно сказал он. — Все, что можно.
— Я? — сказала она. — Я еще не посвящена. Я могу и передумать.
После секунды молчания он сказал:
— Поговорим.
Она пожала плечами.
— Дома у девочки, — сказал он. — Я выхожу через пятнадцать минут после вас. Дай руку.
— Зачем? — сказала она. — Ты же знаешь, где я живу. Я не буду прятаться в лесу, как животное.