— Судя по последней информации, «Ангелок» не лучшее место для несовершеннолетних. — Борона сощурился и осмотрелся, будто собирался детально запомнить ночной пейзаж «спального» района. — Сейчас мы даже не ограничены в выборе, а просто его не имеем. Давай, Анастасия, залезай в машину! Мы еще заедем по пути на Московский, в центре по подвалам пройдемся, потом на Финляндский заглянем, там ребятишек обеспечим, а позже к Ангелине Шмель подъедем. Я тоже думаю, что она не откажет, тем более что Настя у нее уже как-то жила несколько дней. А вот и Люба! Бросова, ты сегодня где ночуешь, в «Ангелочке»?
— Да, а куда мне еще деться? — отозвалась веснушчатая рыжеволосая девочка с короткой стрижкой, яркими голубыми глазами и чересчур мясистой верхней губой, словно даже намеренно нависшей над нижней. — Сейчас доем и поканаю. А чего, Настю с собой захватить?
— Да, Люба, сделай одолжение. Вот тебе десять рублей: на метро и на маршрутку. — Федор Данилович протянул девочке монеты.
Люба подставила для приема денег свою не по возрасту огрубевшую коричневую ладонь, сжала лиловые пальцы с обкусанными ногтями, залитыми зеленым лаком, и сунула мелочь в грудной карман потрепанной джинсовой куртки, отделанной изнутри искусственным мехом, изначально белым и ровным, а теперь пепельным и клочковатым. От девочки пахло перегаром, дешевым одеколоном, дымом и сильнее всего чем-то протухшим, возможно грязной одеждой.
— Не стесняйся, я же вижу, что ты еще не наелся, а ночь-то длинная — где ты сможешь закусить? Не можешь сейчас, бери с собой! — Борис остановил свое внимание на мальчике лет девяти, одетом в ветхий, местами прожженный ватник и вязаную, возможно женскую, шапочку. — Ты что, новенький? Я тебя раньше, кажется, не видел. Тебя как зовут?
— Олег. Я из другого района. Сюда никогда не ездил. Вот сегодня ребята затащили. — Мальчик внимательно смотрел на Следова, будто чего-то еще ожидал, но, наверное, не еды, а каких-то, может быть, слов и даже действий. Борис не мог сейчас определить точного смысла протяжного взгляда больших зеленых глаз. — Я не знал, что вы здесь кормите, а теперь буду ездить: меня научили в метро на шару заходить.
— Ну, с метро-то ты поосторожней, хотя, с другой стороны, что тебе, малолетке, сделают? В спецприемнике уже бывал? — Борис положил два пирожка и апельсин в полиэтиленовый мешок и протянул ребенку: — Вот, возьми на утро.
— Ну, с метро-то ты поосторожней, хотя, с другой стороны, что тебе, малолетке, сделают? В спецприемнике уже бывал? — Борис положил два пирожка и апельсин в полиэтиленовый мешок и протянул ребенку: — Вот, возьми на утро.
— Спасибо. Нет, я там не был: я не один живу, но нам сейчас трудно. — Олег бережно пристроил сверток за пазуху. — Ну, я пошел. Мне надо ребят увидеть.
— Ну беги. А где ты живешь-то? И с кем? С матерью, наверное?
— Да я, как это… — начал было мальчик, но вдруг сжал губы, лицо его искривилось, как гуттаперчевая маска, в глазах зажглись слезы. Он повернулся и побежал прочь.
— Ладно, потом расскажешь. — Только тут Следов заметил, что ночной беспризор тем временем растащил все апельсины и колбасу с бутербродов, оставив сиротливо обмусоленные доли белого хлеба. Исчезли также все таблетки витаминов, аспирина и прочих медикаментов, предусмотренных для дозированной выдачи. Борис растерянно посмотрел в ночную мглу, усиленную пламенем костра, отделявшим от него невысокие силуэты, исчезающие в недрах Козьего рынка. — Ну вы же так не наедитесь! Возьмите хлеб: надо хоть немного соображать! А зачем вам таблетки? Это же никакая не наркота! Ребята, я ведь всех запомнил! Завтра вы все равно придете сюда и вам будет стыдно!
Глава 4. Суматохино и суматохинцы
Селение Суматохино образовалось километрах в ста от города, который на протяжении двадцатого века был вынужден три раза изменить свое название, на месте безнадежных болот, где до той поры не отчаялся прижиться ни один даже самый дерзкий человек. В округе все знали, что здесь не то что жилье, а и ногу нельзя поставить, поскольку ее тотчас поглотит ненасытная, алчно чавкающая трясина.
Но у тех, кто отважился вступить на мшистую, колыхающуюся, словно тихо смеющуюся над своими прошлыми и будущими жертвами, поверхность, сложилась особая судьба, оформилось особое отношение к жизни и к смерти. Эти люди, которых часто называли «нелюдями», причинили за свою жизнь много бед другим, да, в общем-то, и себе, став, по разным причинам, разномастными душегубцами. Эти изгои человеческого общества уже не могли рассчитывать ни на людское всепрощение, ни на смягчение приговора. Всех их, приходивших на это гиблое место, ждала в миру одна участь — неминуемая казнь. От расправы они бежали сюда, но часто именно здесь ее и находили: в неверном шаге на колдовски манящий мох, в недугах и напастях, во взаимных раздорах.
Обитателей болот отличали взрывной характер, неуемная брань, постоянные скандалы и назойливое стремление властвовать, унижать, расправляться. Благодаря этим качествам за «болотными душегубцами» закрепилось определение «суматошные», которое позже стало названием и самого селения.