Практическая часть эксперимента состояла в необходимости глотать два раза в день капсулу фиолетового цвета размером с обыкновенную фасолину. «Это абсолютно безвредно», — убедительно произнес в ответ на вопросительный взгляд Кумировой знаменитый профессор и в доказательство своих слов сам проглотил одну за другой три блестящие капсулы.
Когда рентген показал, что у Клеопатры — мальчик, она очень обрадовалась, потому что, по правде, не очень хотела девочку. Женщина продолжала сама требовательно наблюдать за своей беременностью. Тем более что она у Кумировой была уже второй, не считая аборта, сделанного до рождения первого сына.
Последнюю капсулу Клеопатра Зиновьевна проглотила на седьмом месяце. Через два дня у нее начались схватки. Околоплодные воды отошли, можно сказать, мгновенно. Кумирова вроде бы уже готова была родить своего малыша, но чувствовала, что он слишком велик и ей не обойтись без оперативного вмешательства.
— Мамочка, придется делать кесарево! — услышала Клеопатра голос акушерки. — Будем?
— Будем, — ответила Кумирова и в очередной раз закусила до крови губы.
Когда все было сделано и роженица услышала возмущенный писк своего чада, то попросила показать ей мальчика.
— Давайте, милая, потом? — услышала Кумирова все тот же голос.
— Сейчас! — потребовала Клеопатра, почувствовав но всем происходящем какое-то напряжение и неудобство.
— Ваш пельмень, сами лепили, — грубым, извиняющимся голосом произнесла акушерка. — А что мы его достали, так это наша работа.
То, что предстало взору Кумировой, вызвало у нее глубочайший шок и желание кануть в небытие вместе со своим сыном.
— За что? — вымолвила женщина и потеряла сознание.
Отец Кости, Игорь Семенович Кумиров, объяснял облик своего младшего сына тем, что сам он, будучи активным диссидентом и перестройщиком (несмотря на солидный стаж в КПСС), подвергся в былые годы не только жесточайшим репрессиям, но и стал жертвой облучения радионуклидами.
* * *
Постоянным изнурительным чувством Кости Кумирова была зависть: ведь даже полные идиоты, населяющие вместе с ним (нормальным, умным, умеющим читать и писать, любящим книги) психбольницу, даже они — его соседи по надзорной палате — представали по сравнению с Костей сказочными принцами. Он же…
Когда Кумиров пытался определить, что же в его облике самое уродливое, то терялся, потому что уродливым было все. Лицо и тело его покрывали темно-бурые пятна, поросшие завитками жесткой шерсти. Роговица глаз имела разный окрас: левая — бледно-зеленая, бутылочного цвета, правая — желто-оранжевая, словно фанта. Резцы и клыки во рту были звериными, а руки — четырехпалыми, причем пальцы срослись попарно, образуя подобие диковинной клешни. И в довершение всего перед особо любопытствующими Кумиров мог похвастаться миниатюрным хвостиком, вполне естественно произраставшим из копчика.
Костя завидовал местным идиотам не только за их внешность, иногда даже вполне привлекательную и благообразную, но и за то, что они ничего (или почти ничего) не соображают и предаются сладостным видениям в неведомом для разумного человека мире, выдавая свое блаженство расслабленной полуулыбкой.
Двумя другими постоянными спутниками Кости были чувства ненависти и обожания по отношению к другим, относительно нормальным по сравнению с идиотами мальчикам, особенно старшим, а на отделении дети содержались до шестнадцати, а то и до восемнадцати лет.
Ненависть вспыхивала в Косте, когда над ним начинали издеваться. В этой части постоянно отличался среди прочих садюг Колька Махлаткин, или Лохматка, как его с риском для себя обзывали младшие ребята.
Под разными, иногда очень хитроумными, предлогами Лохматка проникал в надзорную палату, где беспощадно и с упоением истязал идиотов. На свою беду, в надзорной палате проживал и Кумиров, или Мутант, как его звали и здесь, и в интернате. Самое досадное состояло в том, что Костю поместили в надзорку ради относительного облегчения его злой судьбы.
Чаше всего Колька добивался доступа в надзорку для наведения порядка, например, во время тихого часа или после отбоя. Конечно, это было вовсе не обязательно, поскольку здешние обитатели и так постоянно находились и наркотическом оцепенении из-за ежедневно, а то и ежечасно потребляемых препаратов. У Махлаткина, как догадывался Кумиров, в больнице имелись свои единомышленники и покровители. Например, раньше ему помогал один из дежурных медбратьев, дядя Гриша: он не только неизменно впускал Лохматку в надзорку, когда дежурил, но и наблюдал за происходящим сквозь процарапанную в белой краске дверного стекла дырочку. Правда, в эго свое пребывание в психушке Костя его ни разу не видел — поговаривали, что с ним что-то сделали, может быть, даже убили.
Если очередь доходила до Кости, то он пытался избегнуть своей участи, забивался под кровать, скалился и старался укусить Махлаткина, но тот, старший по возрасту, более сильный и невероятно проворный, хватал Кумирова за волосы или за ухо, доставляя нестерпимую боль, и извлекал наружу.
— Ты — моя собака, понял, грязь?! — командовал Колька, и Костя совсем не понарошку начинал ощущать себя животным, подползал к улыбающемуся хозяину и, ненавидя себя, начинал его обожать, готовый вылизывать ноги не знающему жалости мучителю.