Дневник плохого года

Слишком ли большая смелость — заявить, будто музыка романтизма вдохновлялась чувственностью — что эта музыка безостановочно прорывается вверх, старается дать слушателю возможность отрешиться от плоти, вознестись (такое бывает, когда слушаешь пение птиц, божественную песнь), стать живой душой? Если это правда, значит, чувственность романтической музыки кардинально отличается от современной эротики. В нынешних молодых любовниках не найти ни малейшего проблеска предвечного метафизического вожделения, эвфемистически называющего себя томлением (Sehnsucht).

Жалобы. Протесты. Проклятия.

28. О туризме

В 1904 году, в возрасте девятнадцати лет, Эзра Паунд записался на курсы окситанского языка в Гамильтон-колледж штата Нью-Йорк. После колледжа он поступил в Пенсильванский университет, где продолжил занятия лингвистикой. Паунд хотел стать филологом, специалистом по романской литературе, а точнее — по поэзии позднего Средневековья.

Сто лет назад провансальская литература была более модной областью изучения, чем сейчас. Люди светско-гуманистического склада полагали, что дух цивилизации — современной западной цивилизации — восходит прежде всего к Греции, а затем опять появляется во Франции XII века и в Италии XIII века. Афины определили дальнейший путь цивилизации; Прованс и Кватроченто заново открыли Афины. По мнению Паунда, в Провансе жизнь, искусство и религиозный порыв объединились — что редко бывает — с целью привести цивилизацию к точке пышного расцвета, прежде чем папские преследования возвестят возвращение тьмы.

хотелось. Еще не поздно — можно подняться на последний этаж, постучать в дверь, сказать: Признаю, вы правы, честь потеряла былую силу, бесчестье мертво, вернитесь ко мне.

В 1908 году Паунд впервые отплыл в Европу, где занялся литературой, одновременно продолжая свои романские исследования. В 1912 году он предпринял путешествие по следам своих героев — трубадуров. Первая часть путешествия включала Пуатье, Ангулем, Перигё и Лимож. Вторая привела Паунда из Узерша в Суильяк, затем в Сарла, Кагор, Родез, Альби и Тулузу. Из Тулузы Паунд направился в Фуа, Лавлане, Кийян и Каркассонн, а оттуда — в Безьер.

Паунд рассчитывал в своем паломничестве собрать материал для книги под названием «Жиронда», которая была бы одновременно путеводителем и содержала бы сведения по истории культуры. Однако издатель, с которым Паунд заключил договор, разорился, и книга так и осталась в проекте. Сохранились лишь несколько записных книжек — ныне они находятся в фондах Йельского университета; отдельные отрывки расшифровал и опубликовал Ричард Зиберт.

И, возможно — кто знает? — это была бы не совсем ложь. Возможно, то, что опускается мне на плечи, когда меня одолевают образы, запечатленные фотокамерами дальнего диапазона, образы людей в оранжевой одежде, в кандалах и капюшонах, подобно зомби, бродящих за колючей проволокой Гуантанамо-бей,

Паунд, похоже, полагал, что не сумеет должным образом оценить поэзию трубадуров, пока не пройдет их дорогами и не увидит мест, знакомых его поэтам. На первый взгляд подобные рассуждения справедливы. Проблема же в том, что в поэзии трубадуров не фигурируют особенности пейзажа. Мы действительно читаем о птицах и цветах, но это птицы и цветы вообще. Мы знаем, что должны были видеть трубадуры, но не знаем, как они воспринимали увиденное.

Десять лет назад я на велосипеде проехал теми самыми дорогами, которыми прошли Паунд и его поэты, в частности (неоднократно), по дороге между Фуа и Лавлане мимо Рокфиксада. Не знаю, что это мне дало. Не знаю даже, на что рассчитывал мой знаменитый предшественник. Мы оба исходили из того, что важные для нас авторы (для Паунда — трубадуры; для меня — Паунд) бывали в тех же местах, что и мы, бывали во плоти; однако, похоже, ни в творчестве Паунда, ни в моих трудах не найдется объяснений, какое это имело значение и почему.

Аня, это всего лишь кошки с собаками, говорит Алан, и обнимает меня, обнимает сзади, берет меня в кольцо, шепчет на ухо. В самом худшем случае, это всего лишь кошки и собаки с датчиками, капельницами и метрами проводов, за ними тянущихся. В чем тут вред, в чем, а? Если события будут развиваться по самому плохому сценарию, если возникнет непредвиденное препятствие, мы с тобой просто дело свернем, и всё пойдет по-прежнему.

Единственное, что показалось мне неординарным, когда я впервые увидел Рокфиксад — это ординарность Рокфиксада; еще одна точка на глобусе, и только. Рокфиксад не привел меня в трепет; я не обнаружил никаких признаков того, что Рокфиксад привел в трепет Паунда. Достопримечательности из путешествия 1912 года, впечатлившие его, оставшиеся в его памяти и проникшие в его стихи, весьма условны; достопримечательности эти — просто перелаз, ступень — например, перед тропой, ведущей в никуда (см. отрывки, завершающие «Песни»).

С 1912 природа туризма изменилась. Сама идея пройти по следам X или Y вырождалась по мере того, как расплывалась разница между историческими событиями и реконструкцией исторических событий, между старинными («историческими») объектами — и подобиями старинных объектов (Виолле-ле-Дюк[28], восстанавливающий стены Каркассонна). Я, колесящий по дорогам Лангедока, пожалуй, был единственным человеком в радиусе ста миль, который отдавал должное великим прошлых веков.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65