* * *
Мне казалось, для простой Segretari’и это очень остроумное замечание.
Позже я повторила фразу Алану. Если он тебя использует в книге, ты можешь подать на него в суд, сразу сказал Алан. Алан случая не упустит. Алана не проведешь. Подай на него в суд, а заодно и на его издателей. Подай в суд по факту crimen injuria[4]. Дело с душком, пресса такие обожает. Тогда мы сможем со стариком полюбовно договориться.
13. О теле
Мы говорим о собаке с больной лапой или о птице со сломанным крылом. Но ни собака, ни птица не думают о себе в таких выражениях. Собака, пытающаяся сделать шаг, думает просто «Мне больно», птица, пытающаяся взлететь, думает просто «У меня не получается».
С нами, похоже, всё иначе. Тот факт, что существуют такие обычные обороты речи, как «моя нога», «мой глаз», «мой мозг» и даже «мое тело», предполагает с нашей стороны веру в некую нематериальную, возможно, даже вымышленную, сущность, которая по отношению к «частям» тела и даже к целому телу является владельцем, то есть обладает этими «частями» или целым телом. Или же существование таких оборотов речи показывает, что язык не может найти точку опоры, не может сдвинуться с места, пока не расщепит единство познания.
Сегодня мне приснился дурной сон, я потом записал его. Мне снилось, будто я умер и к вратам забвения меня провожает молодая женщина. Что я не стал записывать, так это вопрос, который пришел мне в голову в процессе письма: Неужели это она?
А зачем мне на него в суд подавать?
Открой глаза. Он не имеет права вытворять с тобой, что вздумается. Он не имеет права делать тебя объектом своих грязных фантазий, а потом выгодно продавать эти фантазии. Также он не имеет права брать твои слова и публиковать их без твоего согласия. Это плагиат. Это хуже плагиата. У тебя есть индивидуальность, которая принадлежит тебе одной. С определенной точки зрения твоя индивидуальность — самое ценное твое достояние, и ты имеешь право его защищать. Причем энергично.
Разные части тела катектированы в разной степени. Если с моего тела удалят опухоль и принесут мне ее на хирургическом подносе в качестве «вашей опухоли», я почувствую шок по отношению к объекту, который в определенном смысле мне принадлежал, но которого я лишился, и обрадуюсь избавлению от него; тогда как если мне отрежут руку, я при виде ее, без сомнения, буду остро чувствовать горе.
К остриженным волосам, ногтям и так далее человек ничего не чувствует, поскольку потери такого рода регулярно восполняются.
С зубами дела обстоят более загадочно. Зубы «у меня» во рту — «мои» зубы, часть «меня», однако мои чувства к ним не такие сокровенные, как, скажем, к моим губам. Они не более, но и не менее «мои», чем металлические или фарфоровые протезы у меня во рту, ручная работа стоматологов, имен которых я уже и не помню. Я чувствую, что я — владелец или опекун своих зубов, а не что зубы — часть меня. Если бы у меня вырвали гнилой зуб и продемонстрировали его мне, я бы не слишком горевал, хотя мое тело («я») никогда не сможет вырастить новый зуб.
Эти мысли о теле появляются не как абстракция, а в связи с конкретным
Эта молодая женщина, отказывающаяся называть меня по имени и упорно величающая Senor’oм — пожалуй, вкладывая в это слово намек не только на происхождение, но и на положение, — неужели именно она назначена мне в проводники, в проводники к смерти? Если это так, что за странный, что за
Не глупи, Алан. Он не станет давать мне на печать свои фантазии, если они у него и правда обо мне.
Почему же не станет? Может, для него в этом и есть кайф: заставить женщину читать фантазии о ней же. А что, вполне логично. Этакий извращенный способ получить власть над женщиной, когда трахаться больше не можешь.
человеком, неким безымянным X. В день своей смерти, утром, X почистил зубы, позаботился о них с усердием, которое каждый усваивает еще в детстве. X начал новый день с умывания, но умер еще до заката. Его душа воспарила, оставив тело, уже ни на что не годное, хуже, чем ни на что не годное, поскольку вскоре оно начало бы разлагаться и стало бы угрозой здоровью окружающих. Частью этого мертвого тела был полный комплект зубов, которые X почистил утром, зубов, которые также умерли, в том смысле, что кровь перестала циркулировать через их корни, однако — вот парадокс! — зубы не начали разлагаться, когда тело остыло и бактерии, обитавшие во рту, тоже остыли и погибли.
Если бы X похоронили, части «его» тела, которые жили наиболее напряженно, которые в наибольшей степени являлись «им», сгнили бы, в то время как «его» зубы, которые, как X, вероятно, ощущал, находились на его попечении и были вверены его заботам, но не более того, — зубы сохранялись бы еще очень долго. Но, конечно, X был не похоронен, а кремирован; а люди, строившие печь, его поглотившую, позаботились о достаточном жаре, жаре, способном всё превратить в пепел, даже кости, даже зубы. Даже зубы.
нелепый выбор! С другой стороны, быть может, такова природа смерти — шокировать нас нелепостью всего, с нею связанного, вплоть до мельчайших деталей.
Давай, Алан, продолжай в том же духе! По-твоему, я должна напялить школьную форму и явиться в суд, как эдакое воплощение юной невинности, которую мужские фантазии в краску вгоняют? Мне в марте тридцать стукнет. Я фигурировала в фантазиях очень и очень многих мужчин.
14. Об убийстве животных
Для большинства из нас то, что мы видим, когда смотрим кулинарные телепередачи, выглядит вполне нормальным: с одной стороны кухонная утварь, с другой — сырые продукты в процессе превращения в готовую еду. Но людям, не привыкшим есть мясо, всё действо, наверно, кажется в высшей степени противоестественным: среди фруктов, овощей, масел, трав и специй находятся куски плоти, всего несколько дней назад отсеченные от тела некоего существа, убитого намеренно и жестоко. Плоть животных внешне очень похожа на человеческую плоть (почему должно быть иначе?). Таким образом, для глаза, непривычного к плотоядной кулинарии, вывод, что плоть на экране отрезана от туши (животного), а не от трупа (человека), отнюдь не является само собой разумеющимся (естественным).