— Я потерял товар! — вопил он, брызгая слюной. — Я потерял покупателя! Ты вдвойне должен мне, невоспитанный болван!
Конан молчал, медленно свирепея. Его ярость достигла того накала, когда еще немного — и варвар превратится в небольшое стихийное бедствие, сокрушающее на своем пути и правого, и виноватого.
Поскольку Конан молчал, торговец продолжал наступать.
— Понаехали в Шадизар! — надрывался он. — Куда только смотрит гвардия! Вор на воре, жулик на жулике, а теперь еще и грабят средь бела дня!
Ючэн оттеснил Конана от прилавка и посмотрел торговцу в глаза. Тот замолчал на полуслове, приоткрыв рот.
— Хорошо, — одобрительно сказал Ючэн. — Вы оба умылись и умыли покупателя. Сок дыни хорошо для кожи. В Заморе много пыли. В Кхитае пыли нет.
Пока ошеломленный торговец моргал, пытаясь сообразить, что все это значит, маленький кхитаец спокойно взял киммерийца за руку и увел его подальше от прилавка. Торговец смотрел ему вслед готовый каждую секунду разразиться новой бранной тирадой. До него так и не дошло, что Ючэн только что спас ему жизнь.
Наконец Конан тяжело перевел дыхание. Его глаза горели злобным огнем.
— Жаль, что это была не голова того вора, — сказал он хрипло. Клянусь, я размозжил бы ему череп!
— Это ты мог бы сделать, — кивнул Ючэн. — Но это…. как сказать? Он все равно будет более ловкий, чем ты.
— Мертвый не будет, — мрачно заявил Конан. — И ловкость рук ему уже не поможет.
— Слушай, — сказал Ючэн. — Я расскажу притчу. Ты будешь слушать и думать о том, что слышишь. Был один бродячий жрец, он ходил по свету и смотрел, везде ли соблюдают установления Шан. Люди — они не совершенны, даже если стремятся к совершенству, люди часто нарушают установления Шан. И жрец всякий раз видел такое нарушение и проклинал нарушающих страшным проклятием. И так полюбилось ему это: видеть нарушения и проклинать, что он стал специально искать кого бы ему проклясть сегодня. Вот приходит он однажды к одному святому, к Юни. Юни был великий святой, он жил, как отшельник, один, но принимал всех людей и давал им еду для тела и мудрое слово для души. Последнему нищему Юни служил, как царю. Таков был Юни, и чтил он заветы великой Шан.
Против своей воли Конан заинтересовался. Он любил сказки и разные истории, особенно касающиеся битв и героических деяний. Однако предание, которое рассказывал своим ломким голоском этот странный узкоглазый человечек в просторном желтом халате из плотного атласа, показалось ему забавным. Он не мог отделаться от ощущения, что сказка таила в себе некий подвох, и ему хотелось угадать, какой именно.
— И вот входит в пещеру, где жил Юни, сердитый жрец и думает: попробую найти что-нибудь и проклясть Юни! Если мне это удастся, то я действительно великий жрец и никто лучше меня не может чтить заветы Шан. Юни поклонился ему до земли, как великому царю, а после усадил на циновку в самый почетный угол пещеры и предложил ему тарелку лапши, и к лапше еще морской капусты и папоротника. Это все очень-очень вкусно, — пояснил кхитаец Конану, который всем своим видом выражал недоумение: как можно угодить человеку, пытаясь накормить его пищей, по мнению киммерийца, предназначающейся для травоядных животных.
— Вот ест сердитый жрец, а сам смотрит по сторонам и все выискивает, за что бы ему проклясть Юни.
— Вот ест сердитый жрец, а сам смотрит по сторонам и все выискивает, за что бы ему проклясть Юни…
— И нашел? — спросил киммериец.
Ючэн радостно кивнул.
— О, да. Жрец таки проклял Юни за непочтительность. Святой забыл вытереть остатки пищи с ног своего почтенного гостя…
Конан выслушал с приоткрытым ртом, а потом запрокинул голову и оглушительно захохотал.
— Это же надо так жрать! — выговорил он. — Даже ноги забрызгал!
Ючэн прищурился так, что глаз на плоском лице вообще не стало видно.
— Вот ты смеешься, это хорошо. Смеющийся не станет убивать. Убивать плохо.
— А красть, по-твоему, хорошо? — спросил Конан, который на миг позабыл о том, что хотел стать королем воров.
Однако Ючэн не воспользовался этой промашкой молодого варвара и на полном серьезе ответил:
— Красть — тоже плохо, но лучше. Не будь как тот жрец, который сам нарушал заветы, а других проклинал.
— Я не мальчик, чтобы какой-то пройдоха из джунглей учил меня, что я должен делать, а чего я делать не должен, — сказал Конан, как только уяснил, что сказка закончена и больше ничего интересного не будет. Он обожал истории, но терпеть не мог поучений. — Между прочим, я давно уже расстался с материнской титькой и теперь соображаю самостоятельно.
— Притча не для мальчиков, — сказал Ючэн примирительно. — Притча для мужчин. Чтобы они слушали и мало-мало думали. У нас так положено. Для того и жрецы.
Конан рассеянно забрал из рук Ючэна последний пирожок и целиком отправил его в рот. Он чувствовал настоятельную потребность подкрепиться, а ничто так не улучшало настроения варвара, как еда. Иногда он даже думал, что еда — это единственная вещь в мире, не считая, конечно, битвы, которая всегда верна сама себе и не обманет.
— Ладно, кхитаец, говори, что за дело у тебя, — сказал он с набитым ртом. — Кажется, я должен что-то украсть? Теперь мне, как ты понимаешь, по-настоящему нужны деньги. Если ты дашь мне больше, чем я смог бы выручить за твою безделушку у шадизарских перекупщиков краденого, то я с радостью помогу тебе.