Фольгорм кивнул. Они осушили бокалы и поставили их на стол.
— Пойдем, — потребовал Фольгорм.
— Еще мгновение.
Лийеман подошел к Дэвиду, который по-прежнему пребывал в бессознательном состоянии, и несколько секунд рассматривал его лицо. Фольгорм так и не смог понять, каковым было выражение лица самого Лийемана при этом: задумчивость? напряженный поиск ответа на какой-то вопрос? скрытое торжество?…
— Да, пойдем. — Лийеман повернулся. Фольгорм попытался соткать магический путь… и не смог. Заклинание выходило каким-то кособоким, контура гэемона не могли удержать плетений. Он попытался еще раз. Совсем плохо. Сознание помутилось. Он все еще не понимал, что происходит. Сделал шаг. Упал на колено. Увидел, с каким напряженным любопытством смотрит на него Лийеман. Попытался сотворить еще одно заклинание — уже не для перемещений, а для простейшей диагностики, но не сумел сделать и этого. Упал на бок. Попытался встать — вновь упал, на этот раз окончательно. Сознание еще тлело… еле-еле.
— Это яд, — сказал Лийеман, подойдя ближе. — Яд без вкуса и запаха, блокирующий колдовские способности. Помнишь, ты сам дал мне его? Ну конечно же, помнишь…
Лийеман подтащил к лежащему человеку один из стульев и попытался утвердить его так, чтобы одна из ножек упиралась Фольгорму в живот. Однако стул в результате принял неустойчивое положение. Тогда Лийеман достал меч, воткнул его в Фольгорма, повернул, вытащил, и в образовавшееся отверстие погрузил ножку стула. И сверху уселся сам. Кровь, сочащуюся из раны и запах дерьма, распространяющийся от разорванного кишечника, он как будто бы совершенно не замечал, все его внимание было приковано к лицу Фольгорма. Взгляд Лийемана — чистый взгляд ребенка, пришпилившего бабочку к кусочку картона и теперь с безграничным интересом наблюдающего, как эта бабочка дергается и сучит лапками.
— Я знаю, что у тебя есть какая-то регенерационная система, которая сейчас очень бодро выводит яд из организма, — сказал Лийеман. — Эта же система, вероятно, не дает тебе до конца утратить сознание. Но прежде чем к тебе вернется хоть какая-то свобода движений, пройдет, как минимум, минут пять — мне этого времени вполне хватит, чтобы сказать несколько прощальных слов.
Не хочу просто убивать тебя, без объяснений. Ведь и в самом деле все, что делаешь, нужно делать красиво, и тогда вся жизнь станет искусством и удовольствием. Поэтому я хочу объяснить, хочу, чтобы ты понял, прежде чем сдохнешь в шаге от своей Великой Цели. Раньше эта Цель была и моею. Целых семнадцать лет. Всю жизнь. Огромное время. Меня зачали ради нее, родили ради нее, воспитывала ради нее, учили рада нее. Все — для того, чтобы воплотить Древнего. Интересно, в те дни, когда Аллайга прислала сюда моего отца, чтобы он прошел посвящение в Круге, а потом принял Частицу — интересно, испытывал ли он те же чувства, которые испытывал я? Изумление перед разнообразием мира, поразительный, густой аромат человеческих отношений, который бьет в голову, как… — Лийеман сжал кулак и на секунду задумался, подыскивая подходящее сравнение. — Как крепкое вино. Отношений, которые привязывают к себе как наркотик. Ненависть, любовь, страсть, вожделение. Я и не представлял, в каком тусклом, бесцветном мире жил до тех пор, пока, его не раскрасили этими красками. Миналь влюбилась в меня и захотела, чтобы я на ней женился. Я ответил, что постель — это еще не повод. Ба! Я и не ожидал, что возможен такой шквал эмоций. Она чуть не выцрапала мне глаза. Пожалуй, я все-таки женюсь. Это должно быть что-то с чем-то. Обиды на пустом месте, бессмысленная ревность, беспричинный гнев — это же просто великолепно! Меня семнадцать лет держали на голодном пайке, все было разумно, взвешенно, целесообразно, предопределенно… Боги мои, какая скукотища! А теперь меня будто вводят в королевский дворец, где все столы уставлены изысканными блюдами, и каждое следующее блюдо — восхитительнее и желаннее предыдущего. Я готов петь оды людскому вожделению, славить действия без причин, поклоняться совершеннейшему хаосу их сердец! Это так здорово. Так необычно. Я раньше такого не видел. Человеческий мир — это царство абсурда. Я не хочу возвращаться туда, вде все понятно и предельно просто — нет, пусть лучше все будет сложно и непонятно. Так интереснее. Конечно, — Лийеман кивнул Фольгорму так, как будто бы тот пытался возразить. Но возражать Фальгорм не пытался, он просто дергался, захлебываясь собственной кровью, которая, перемешавшись с кусочками пережеванной пищи, по пищеводу проникла в горло и наполнила рот. — Конечно, ты можешь возразить, что мне известна только текущая ситуация, а вот когда я приму Частицу и тем паче когда будет наконец воплощен Древний — все изменится, я испытаю то, чего не испытывал никогда. Глядя на своих родителей… Хотя мне их сложно назвать «родителями», посмотрев на семьи в Кильбрене, я понимаю, что у меня-то самого семьи никогда не было и близко, были два воспитателя, которые сначала заделали меня, а потом учили, подготавливая к моей грядущей, чрезвычайно важной роли. Так вот, глядя на Аллайгу и Кариглема, да и на тебя, неудачник, и сравнивая вас с теми, кто нисколько не озабочен служению нашему Великому Делу, я сильно сомневаюсь в том, что мне нужен этот опыт. Потому что есть у меня подозрение, что это и не опыт вовсе, а лишение опыта, превращение в некую функцию, детальку самодвижущегося механизма. Может быть, это и есть Цель. Может быть, так и надо. Может быть, я просто разучился понимать самоочевидные вещи. Но! У меня лишь один вопрос Вот Древний придет и переделает все по-своему. Сожрет этот мир, займется другими. А что будет вместо театра абсурда? Голая сцена? Очевидно, да, ведь не драма же и не комедия нас ожидают в том миропорядке, который он тут заведет. И что в итоге? Где я в этом замечательном царстве найду вожделеющих юных красоток, ждущих, чтобы такой галантный кавалер, как я, обратил на них внимание? Где я отыщу — там, где все едино, где все во всем и нет ни страстей, ни конфликтов — дворянчиков, ненавидящих меня самой лютой, искренней ненавистью за то, что я посмел понравиться вышеупомянутым красоткам больше, чем они? Где я найду предательства, интриги, эстетику смерти и боли, верную дружбу, честь, ревность и презрение? Ты хочешь вызвать Древнего, а ведь я еще не успел трахнуть всех симпатичных девушек в Геиле — в своем ли ты уме?!
Фольгорм на этот прочувственный патетический монолог так ничего и не ответил.
Не мог, да и вряд ли он вообще его слышал. Он все-таки сумел повернуть голову на бок и изверг на пол целый поток крови. Лийеман встал.
— Похоже ты приходишь в себя, мой друг. Меня так и подмывает посмотреть, как работает твое регенерационное заклятье. Врастет ли ножка стула в твой живот или нет? Впрочем, это все глупости. Пора заканчивать. Он поднял меч. Фольгорм попытался убрать голову, и поэтому первый удар вышел не совсем удачным. Лийеману пришлось ударить еще раз, прежде чем он сумел перерубить шею. Чтобы голова не валялась без дела, он водрузил ее на стул, с которого только что слез сам и который сейчас дрожал и трясся в силу того, что одна из его ножек по-прежнему была плотно утоплена в содрогающемся в агонии теле Фольгорма. Лийеман полюбовался созданным натюрмортом и с затаенным предвкушением подумал, что у Дэвида в душе наверняка возникнет потрясающий коктейль из эмоций, когда он все это увидит. Для него ведь так важна вся эта человеческая ерунда.