— Видно, придется уж пойти с ними в пивную, — сказала она, — а то ты потом скажешь, что я испортила тебе весь вечер.
— Никто особенно не настаивает, — сказала Бьюти, спрятав расческу и похлопывая по сумочке.
— Пойдем, глядишь, и не пожалеем, — сказал Хамфри.
Дикси собралась в путь не без торопливости, но заметила при этом:
— Ну, знаешь, такие развлечения не в моем вкусе.
И они пошли по Парковому проезду к «Глашатаю» вслед за Дугалом и Бьюти. Бьюти уже переступила порог салуна, но Дугал медлил, вглядываясь в темноту за плавательным бассейном: оттуда, из глубины парка, все громче доносились вопли какой-то пьяной женщины, но вскоре стало ясно, что это не пьяная женщина, а пророчествующая Нелли.
Хамфри и Дикси остановились у дверей пивной.
— Да это же Нелли, — сказал Хамфри и подтолкнул Дугала к проходу, в котором замешкалась Бьюти.
— Я люблю послушать Нелли, — сказал Дугал, — персонал-то надо исследовать.
— Ой, да заходите вы внутрь, — сказала Дикси, когда Нелли обрисовалась в лучах фонаря.
— Шесть суть вещей, — возгласила Нелли, — ненавистных Господу, и для седьмой нет места в его душе. Надменные взоры, лживый язык, руки, пролившие невинную кровь. Увидимся завтра утром. Сердце, упорствующее в злоумышлениях, ноги, влекущие к злочинию. В десять, двор Пэйли. Свидетель неправедный, чьи уста глаголют ложь. Квакерский переулок. И тот, кто сеет раздоры между братьями.
— Ну, Нелли здорово поддала, — сказал Хамфри, пропихиваясь к бару. — Того и гляди с катушек долой.
Яркая люстра с подвесками и ряд сверкающих хрустальных ламп возле зеркала за стойкой появились тут после войны, чтобы поддерживать представление, будто в доброе старое довоенное время эта пивная была украшением и гордостью тогдашнего Кэмберуэлла. У заведующей был крошечный носик и тяжелый подбородок; по ее лицу было видно, что она многое успела за свои двадцать пять лет. Бармен был маленький и юркий. Он все время покачивался взад-вперед, как ванька-встанька.
Бьюти пожелала мартини, Дикси думала, что платит Хамфри, и заказала имбирное пиво, потом смекнула, что платить будет Дугал, и дополнила: «Джин и имбирное пиво». Хамфри с Дугалом принесли и поставили на столик выпивку для девушек и две полупинты имбирного пива, сверкавшие в пупырчатых кружках, как маленькие люстры. Со стен глядели надписанные фотографии былых звезд эстрады; и хотя никто не помнил ни Флоры Финч, ни Форда Стерлинга, но всем почему-то казалось, что в десятых годах это были знаменитости первой величины. Пианино стояло вплотную к стене, и пианист Тони созерцал публику лишь между музыкальными номерами, поворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Тони был не просто бледен: в лице его не было ни кровинки. Его темно-синий пиджак был надет поверх наглухо застегнутой белоснежной рубашки без галстука. Доброхоты все время наполняли заново его пивную кружку в полпинты, которая неизменно стояла по правую руку от него на крышке пианино. За игрой плечи его ходили ходуном, а с иными аккордами он так и ложился на клавиши. Сзади он мог сойти за энтузиаста, но только сзади. Тони исполнял мелодии десятых и двадцатых годов под шуточки завсегдатаев; и, когда он ссутулился, чтобы сыграть «Чармейн», Бьюти сказала ему: «Заколачивай, Тони». Тони и ухом не повел: за девятнадцать месяцев работы его не затронула ни одна реплика. «Живей, малый, живей», — подбодрил кто-то.
«Оставьте его в покое, — сказала заведующая. — Постыдились бы своей некультурности. Он прекрасный исполнитель. Эту вещь в свое время всюду играли. Ее так и надо исполнять». Тони доиграл, взял свое пиво и уныло повернулся лицом к публике.
— Тони, разбуди меня, когда будет рок или ча-ча!
— Поднатужься, сынок. Заколачивай.
Тони повернулся на сто восемьдесят градусов, поставил кружку на место и взял первые аккорды «Рамоны».
— Живей, малый, живей.
— Еще раз услышу «живей, малый», — сказала заведующая, — и вы у меня живо очутитесь на улице.
— А я что говорю. Тони сейчас как даст по клавишам!
— Хлебни-ка пивка, Тони. Веселей, сынок! Умирать один раз.
В десять минут десятого в пивную вошел Тревор Ломас с Колли Гулдом. Тревор протолкнулся к бару, встал спиной к стойке, оперся на нее локтем и обозрел происходящее как бы с высоты птичьего полета.
— Хэлло, Тревор, — сказала Дикси.
— Привет, Дикси, — сурово ответил Тревор.
— Привет, — сказал Колли Гулд.
Бьюти допила четвертое мартини, грациозно поклонилась и кое-как выпрямилась.
Заведующая спросила:
— Будете что-нибудь заказывать, сэр?
Тревор сказал через плечо:
— Две пинты горького. — Он закурил сигарету и медленно, очень медленно выдохнул дым.
— Трев, — тихо сказал Колли, — Трев, не порти нам все дело.
— Я терпеливый, — сказал Тревор, не раскрывая рта. — Я очень, очень терпеливый. Но если…
— Трев, — сказал Колли, — Трев, не забывай о деле. Книжечки в наших руках.
Тревор, не оборачиваясь, швырнул полкроны на стойку.
— Ну и манерочки, — сказала заведующая, со звоном выдвинув денежный ящик. Она бросила на стойку сдачу. Но Тревор к ней и не притронулся.
Дугал и Хамфри приблизились к бару с четырьмя пустыми сосудами. «Мне только имбирное!» — крикнула Дикси им вслед, потому что на этот раз платил Хамфри.