— Дезактивируй, отмачивай своего карася, не трясись над ним… Хотя, конечно, добро, оно есть добро…
— Го?го?го! — гырчал Дима. — Придешь, Васек, домой, повесь вялиться…
— А ты помалкивай! — прикрикнул на него Фомич. — Знай место и время!.. Дело тут нешуточное… К жене радиоактивным идти нельзя… Та?а?к!.. Теперь, Васятка, иди отмывай, да три покрепче!..
— Натрешь тут…
— Ха?ха?ха?ха!
Через пятнадцать минут Вася снова влез на «Краб». Табло «пах» загорелось, но на этот раз без ревуна.
— Ну, это уже дело! — сказал Фомич. — Ладноть, ты домывай — и в каморку. Мы будем ждать…
Трое удалились в раздевалку.
Вася Карасев черпнул из ящика горсть порошка «Новость» и пошел дезактивироваться дальше…
7
Через тридцать минут все наконец собрались в каморке старого мастера. Сели, помолчали. Фомич доложил на блочный щит управления АЭС, что «гусак» издох и что можно включать дренчеры (душирующее устройство).
Сели, помолчали. Фомич доложил на блочный щит управления АЭС, что «гусак» издох и что можно включать дренчеры (душирующее устройство).
— Вот и все… — тихо, хриплым голосом сказал он, положив трубку телефона на аппарат. — Пять минут, и вся работа! А вы боялись!.. Нетути «козла», нетути… А остальные двадцать четыре Ненастий машиной выдернет… Не дай, конечно, бог, чтобы еще какая?нибудь разрогатилась, тогда… Но… Будем надеяться, что они только разгерметизировались, не расплавились… — Он вдруг замолчал и вроде как бы задумался. На самом же деле в голове у него какой?то внезапный провал образовался, или, как он сам о себе говорил в подобных случаях, в «йодную яму» попал.
Фомич молчал долго, пока голова наконец вновь не обрела свою привычную наполненность думами и заботами.
— Йодная яма… — сказал он задумчиво. — Так?то, мальчики… Все имеет свой подлый конец… А?.. Нет?.. Имеет, имеет!.. Ну что я тут раскудахтался… На, Карась, ключи. Доставай из сейфа пакет, канистру и посуду.
В один миг названные предметы из сейфа перекочевали на стол.
Фомич развернул газету. На стол легли четыре тугие пачки банкнот.
— Вот вам и натёрморд! — сказал Фомич. Потом, не торопясь, собрал пачки, небрежно покувыркал в руках, сложил наподобие колоды карт и перетасовал. Делал все это молча, даже, казалось, с неохотой и пренебрежением. — И стоит ли за?ради этих бумажек жизни свои класть? — задумчиво, будто сам себе, сказал он. И, помолчав, добавил: — Вот сробили мы свою работу, и деньги эти вроде и лишними стали.
Хотел еще сказать Иван Фомич, вспомнив слова Булова, что в историческом процессе как бы брешь образовалась и что он, Пробкин, и его товарищи своим трудом как бы пробоину эту заткнули… И еще хотел он сказать, что очень высокое, парящее чувство гордости в душе испытывает от мысли, что все в этой нелегкой жизни, даже ядерная смерть, чтоб ей ни дна ни покрышки, не страшна ему и его гвардейцам. Но не мог он выразить это чувство словами.
Однако от чувства этого на душе у него стало как?то лучше, он хитро зыркнул на друзей, с удовлетворением отметив про себя их какие?то по?детски растерянные лица, не стал больше медлить и «роздал колоду по игрокам».
Пачки гулко шмякались о столешницу. На оберточных бумажках наискосок на каждой стояло — «1500».
— По полтора куска… — сказал Фомич с напускным безразличием, но, не выдержав, растянул рот в доброй улыбке и вдруг долбанул ладонью о стол. — Все справедливо!.. Или, как сказал Иван Петрович Булов, работа ведь была, и агромадная!.. Наливай, Карась, по половинке да разбавь водой, а то не дойдем до дому… Закусывать нечем… — И вздохнул: — Эх, брательники вы мои! Кабы моя воля — каждому из вас по ордену Трудового Красного Знамени выдал бы… Но нетути… — он развел руками. — Но вот что я вам скажу, ребятушки… Сейчас только, кажется, и понял это… Не черная кость мы, нет! Мы что ни на есть белая, стержневая кость державы!.. Хотя, грешен, раньше все думал — подснежники мы, не на виду, вроде бы в подземелье… Это так пусть думают те, для кого шкура своя дороже всего на свете… А нам нечего стыдиться… — он хотел еще что?то сказать, но вдруг притих, опустив глаза и посинев лицом.
Остро запахло спиртом?ректификатом. Шибануло слюну. Звонкое бульканье из канистры, шум воды из крана…
— Мутная какая… — сказал Вася Карасев, раздавая чарки. — И греется… Химическая реакция… Видал — струйки, как червяки, извиваются?..
Посопели носами, подули на чарки, чокнулись, но не пили.
Все ждали слова старого мастера.
— Ну, молодцы… — сказал Фомич. — Хотя… на десять лет я старше каждого из вас… А кажется — на век… Чтобы не просыхало…
Они выпили.
— Нейтрон его… — начал было Дима.
— Одеваться! Быстро! — зычно приказал Пробкин. Они оделись и вышли в коридор. По краям могучий Федя и длинный, мосластый Дима, а посередке Вася Карасев и Иван Фомич Пробкин. Они обняли друг друга за плечи и шли пошатываясь. Спирт быстро разморил утомленные тела.
— Вот за что я тебя люблю, Фомич, а? — не унимался Дима. — Люблю я тебя, Фомич, во как! Нейтрон твою в корень! Жисть за тебя… В?в?во!..
— И я… — сказал Вася Карасев и заплакал. — И я… — он потянулся и чмокнул Фомича в дряблую щеку.
— Эх, мальцы вы мои, мальцы… — растроганно бормотал Фомич, отирая скупую слезу.