Все они гурьбой шли ему навстречу, а дозик за их спинами встал в проеме двери в какой?то неуверенной, смущенной позе.
Гвардейцы ядерного ремонта смеялись, похлопывали друг друга по плечу, выкрикивая:
— Аи да мы!
— Я всегда говорил, — мягко и как?то вкрадчиво начал Фомич, — наша работа — самая главная!.. А что, мальчики?.. Куда ни кинь — хирурги мы!.. Вырезали атомному реактору аппендикс, промыли кишки, а?.. Пусть себе живет!.. Пусть живет!.. Энергия еще никому лишней не была… — Фомич вдруг замолчал.
Они уже вышли из центрального зала, шли по длинному коридору, пол которого был облицован желтым, покрякивающим под ногами пластикатом. Эйфорическое состояние, казалось, беспричинной веселости, вызванное облучением, переполняло их.
Дозиметрист задумчиво брел сзади, несколько поотстав, неся в руке радиометр на длинном ремне и почти волоча прибор по полу. Странное, какое?то смешанное чувство негодования, удивления и еще чего?то необъяснимого испытывал он.
— Теперь, Карасик, твой черед… — нежно сказал Фомич. — Внизу, под реактором, тоже космос… Надо резануть сваркой «гусак»… — И, обернувшись, крикнул: — Эй, Цариков?императриков, не отставай! Тебе тоже дело есть!
Цариков ускорил шаг.
Ложность его положения заключалась в том, что он должен был обеспечивать обслуживание бригады ремонтников, фактически только регистрируя дозы и докладывая радиационную обстановку. Все остальное было за пределами его прав. Добровольцы сами решили свою участь, и ему было приказано не мешать.
— Так что… ты уж, Карась, не подведи… Постарайся… — наставлял Пробкин. — На этом и кончим сегодня.
А сам подумал: «Сегодня — да… А завтра еще Булову помочь надо… Надо…»
— Знаю, знаю, Фомич, — сказал Вася Карасев, тоже очень ласково, согласительно, — все будет путем… Будь спок…
Фомич не стал уточнять, что в «гусак» во время извлечения разрушенной урановой топливной сборки осыпались обломки ядерного горючего. Оттого и «космос» там… Карась и сам все это знает. Что говорить…
— Нейтрон ее в печень! — возбужденно крикнул Дима, находясь еще под впечатлением проделанной работы. — Она, курва, зацепилась за трубку КЦТК (контроля целостности технологических каналов), так я ее, гаду, выдрал, как гнилой зуб из пасти, и…
Федя шел рядом вразвалку, огромный, сильный, будто сопровождал товарищей, и все усмехался чему?то своему. А еще и от хорошего чувства к Фомичу, к его какой?то открытой беззаветности в деле, несмотря на все кажущиеся увертки и хитрости. Он?то уж точно знал, что, если б ремонтники не захотели, не пошли бы… Это уж точно… И Фомич это знал… И теперь видно было — благодарен он им… И любит их… Вон то и дело стреляет любящим взглядом то на одного, то на другого. Шебуршится.
Федя снова усмехнулся чему?то своему. Асимметричное лицо его было добрым и чуть усталым.
5
С отметки плюс двадцать четыре четверо ремонтников и дозиметрист Цариков спустились по лестничным маршам, облицованным грязноватым на вид пластикатом, на отметку ноль.
Пластикат покрякивал под каблуками, суховато пришлепывал по набетонке, испускал из себя тошнотный запах дезактивирующих растворов, которыми промывался ежедневно по нескольку раз на день.
Фомич все так же вкрадчиво и мягко, словами точно лаская товарищей, рассказывал, все больше теперь обращаясь к Васе Карасеву:
— Там уж, Васек, все припасено. «Штурмовая» машина — что тебе средневековое орудие для взятия крепостных стен. Любо?дорого! Хе?хе!.. У меня, мальчики, все припасено. Счас побачите.
Ремонтники знали, что Фомич последние пару дней все что?то мастерил внизу втихаря с другими людьми. Таскали туда уголки, швеллера, приволокли откуда?то и стащили вниз компактную четырехколесную тележку, стальных труб да листового свинца черт?те сколько…
Догадывались, конечно, что именно Фомич там мастерит, но как все это будет выглядеть — не представляли.
А Фомич все ласкал Васю. Ох и хитер старик! Хитер же! Подумывали себе ремонтники, а самим было приятно. Ласка, она свое делала. А уж совещательность и вкрадчивость голоса Фомича и вовсе кстати ложилась в распаленные нейтронами и гамма?лучами души ребят.
Ласка, она свое делала. А уж совещательность и вкрадчивость голоса Фомича и вовсе кстати ложилась в распаленные нейтронами и гамма?лучами души ребят.
Слова Пробкина как дрова в топку попадали. В взвихренных душах и полуобезумевших головах его товарищей все круче и быстрее разгоралось удальство, бешеней взвивались безрассудная смелость и бесстрашие. Мышцы вздувались какой?то чрезмерной допинговой силой. Тела скручивало от желания действовать.
Фомич знал об этом, испытав за многие годы подобное состояние не единожды, и знал также, что «струна» вдруг может лопнуть, что надо не перебрать, что надо успеть в самый раз.
То и дело взгляд Фомича терял масло ласки, становился острым, прицельным, оценивающим.
Более всех дергался Дима. Он нервно перебирал угловатыми плечами, дико гримасничал, слишком быстро долбал правым кулаком по левой ладони, приговаривая себе под нос все убыстряющейся скороговоркой:
— Б?бляха муха! Где наша не пропадала! Где наша не пропадала! Ла?ла?ла! Зуб из пасти! — глаза его горели безумием. В них было предельное напряжение, которое странно было видеть у человека, в группе с товарищами, не торопясь, спускавшегося по лестничным маршам.