Внимание Максимова привлекла рукопись на столе. Большая стопка исписанных листов была аккуратно сложена на левой стороне, справа лежала чистая бумага.
Полковник взял рукопись. На титуле значилось:
Декабрист Дмитрий Иринархович Завалишин
(1804-1892 гг.)
Большая часть работы, видимо, диссертации, уже была перепечатана на машинке, последние несколько листов представляли карандашный черновик. Рукопись обрывалась на 137-й странице. «Есть в биографии этого декабриста, — читал Максимов последний абзац, — один эпизод, поныне облеченный таинственностью и связанный с так называемым «завещанием», которое приписывается Завалишину. Это можно было бы счесть за легенду, но факт подтверждается свидетельствами других декабристов. В ряде мемуарных источников имеются сведения, что, находясь в тюрьме при Петровском заводе, Завалишин тяжело заболел и, чувствуя приближение сме…».
— Понятно: «смерти». Но почему же рукопись обрывается так внезапно: даже не на полуфразе, а на полуслове? — спросил себя полковник. — Неужели Ковальчук так срочно понадобились документы, что она бросила работу, не дописав даже слово?
Он стал внимательно рассматривать очередной чистый лист.
— Интересно, где же 138-я страница? Смотрите, Вадим Николаевич Ковальчук писала на тонкой глянцевитой бумаге, твердым, остро очинённым карандашом. На подложенном чистом листе остался оттиск. Вот, против света хорошо заметно. «138». Дальше еще почти целая страница текста. Но нет самого оригинала. Пока вы возились внизу, преступник побывал здесь и унес этот лист.
— Не может быть, Ефим Антонович. А где же он был, когда я в комнату поднимался?
— То-то «не может быть». В коридоре прятался! Догадка Максимова подтвердилась. В коридоре, между дверью и старыми фанерными стендами, на пыльном полу явственно были видны отпечатки галош.
Чернобровин подавленно молчал.
Максимов вложил «чистый» лист в папку и обратился к Гольдман:
— Разрешите заодно и рукопись взять?
— Пожалуйста. Вы и папку с документами возьмете?
— Непременно. Не беспокойтесь, Софья Дмитриевна, ненадолго. Сохранность гарантируем. Мы вам и расписку по всей форме выдадим.
— Если это необходимо для следствия, то, конечно… — сдалась Гольдман. — Но, умоляю вас, не производите с документами никаких химических экспериментов, это очень, очень.
..
— Знаю. Очень ценные, уникальные документы! — понимающе подхватил полковник. — Не будем. А все же любопытно знать, какую материальную ценность они представляют? И можно ли их реализовать.
— Это не простой вопрос, товарищ полковник. Бумаги, конечно, редкостные, для историка — сокровище. Но реализовать их почти невозможно. Похититель, предлагая эти документы научному учреждению, прежде всего должен объяснить, каким образом они попали к нему в руки…
— А если бы похититель предложил их частному лицу?
— Таким частным лицом может быть только специалист-историк. А каждому серьезному ученому, -занимающемуся историей Русской Америки или эпохи декабристов, эти документы и их местонахождение известны.
— А как они попали в ваш музей?
— О, это длинная история! Здесь, в Крутоярске, жил один библиофил, страстный любитель и собиратель книг, богатый купец Егудин. Вы, возможно, слыхали о нем. У него была богатейшая библиотека, масса старинных рукописей. То, что вы держите в руках, — крохи егудинского собрания. В 1907 году владелец продал почти всю библиотеку за границу. Себе он оставил несколько сот любимых книг и часть рукописей. Если это вас интересует, я могу дать описание библиотеки Егудина.
— Охотно познакомлюсь… И еще один допрос, Софья Дмитриевна: увольнялся у вас за последний год кто-либо из сотрудников?
Гольдман замялась. Видимо, Максимов затронул какое-то больное место.
— Д-да… Один молодой человек. Собственно, мы были вынуждены его освободить… Он работал оформителем — таблички писал и тому подобное. Но с некоторого времени связался с дурной компанией… кутил… стал появляться в нетрезвом виде… Ему, видимо, понадобились деньги. Он похитил несколько антикварных книг и пытался продать их.
— И?
— Кража раскрылась. Ах, какая это была неприятная история!…
— И вы не возбудили преследования, не вынесли проступок хотя бы на суд общественности?
— Да, понимаете ли, пожалели… К тому же гражданин, которому он пытался сбыть книги, вернул их нам. Я лично тогда была в отпуске, решал мой заместитель…
— Давно это произошло?
— С полгода назад.
— Его фамилия?
— Сухорослов Василий Кузьмич.
— А чем он сейчас занимается?
— Право, не знаю. Не так давно он появлялся снова, трезвый, смирный, умолял взять его опять на работу. Но как я могла разговаривать с ним после той истории?
— Понятно. Вы обещали мне описание егудинской библиотеки.
— Пожалуйста.
Они спустились в цокольный этаж, в кабинет директора. Гольдман достала и положила перед Максимовым тетрадь большого формата, издание из тех, что предназначены для литературных гурманов — на особой шероховатой бумаге, с нарочито небрежным, как бы рваным, обрезом.
— Между прочим, здесь, в Крутоярске, жив еще человек, который лично знал Егудина, такой же страстный книголюб. Его фамилия Успенский. Ему и пытался Сухорослов сбыть украденные книги.