— Продолжайте, — сказал полковник.
— Сухорослов, конечно, страшно торопился и нервничал, ведь он все время ходил по острию бритвы. Понимал, как сильно рискует. Ищет папку нету; если помните, я накануне поднял ее и положил на стеклянный шкаф. Сухорослову стоило только поднять голову, чтобы увидеть эту папку… Но он не сделал этого. Вот эта «психическая слепота» говорит о том, в каком состоянии находился преступник. А тут Кирюхин то и дело подходит к двери и проверяет печати… И Сухорослов решил больше не испытывать судьбу…
— Но почему же все-таки следует ожидать нового визита Сухорослова?
— Наставник выждал, пока немного уляжется суматоха, связанная с первыми днями следствия. На явке Сухорослов получил от него директиву довести дело до конца, то есть вторично проникнуть в музей. Эта директива была передана через газету, в какой форме — трудно сказать. Газету Сухорослов, надо полагать, уничтожил.
— Очень логично и интересно, прямо художественную картину нарисовали, — сказал полковник, улыбаясь. — Но, Вадим Николаевич, это опять-таки гипотезы. А где доказательства, что Сухорослов явится снова?
— Поступили сведения, что приятельница Сухорослова была у Косого и получила от него набор отмычек.
— А! Это уже не журавль в небе, а синица в руках. Что же вы предлагаете? Засаду?
— Я предлагаю нечто лучшее. Сухорослова мы, конечно, возьмем. Но нужно обставить операцию так, чтобы он еще до момента задержания сам показал нам, где находится завещание.
— Как же вы это сделаете?
— Вот как. Папку нужно положить на место…
И Чернобровый выложил свою идею. Предложенный план получил полное одобрение.
9. Восковая персона
Давно уже стемнело, время подходило к двенадцати. Музей чернел на берегу геометрической своей громадой, в нем не светилось ни одного окна. Кирюхин сидел на скамеечке у ворот, поставив «ижевку» меж колен. После ЧП он проявлял особую бдительность и на дежурство являлся даже раньше положенного. Вот и сейчас, завидев темную фигуру, возникшую из-за угла, он заерзал, насторожился…
Однако прохожий шел спокойно, не проявляя никаких агрессивных намерений. У старика отлегло от сердца: было в этой фигуре что-то знакомое, привычное взгляду. Фигура приблизилась, и сторож узнал Сухорослова.
— А! Василий Кузьмич! — дружелюбно приветствовал его старик. Кого-кого, а этого человека он никак не заподозрил бы в посягательстве на музейные ценности. За что уволили бывшего «реставратора», Кирюхин толком не знал, ибо история с кражей книг не вышла за стены директорского кабинета, а тем более не имел представления о павших теперь на Сухорослова тяжких подозрениях. Для Кирюхина он оставался по-прежнему недавним сослуживцем, «рубахой-парнем», не дураком выпить.
— Давно к нам не заглядывали. Прогуливаетесь, значит. Присядьте, отдохните! — И старик подвинулся, всем своим видом показывая живейшую готовность покалякать.
— Здравствуй, товарищ Кирюхин, из кино иду, — сказал Сухорослов, садясь. — А ты все оберегаешь этот допотопный мавзолей? Пауки в ружье еще не завелись? — пошутил он. — Ну, что новенького? Да, впрочем, что я спрашиваю, ведь у вас тут сплошная древняя история…
— Не говорите, Василий Кузьмич! — запротестовал старик, становясь серьезным. — Ох и дела! Такие дела!..
— Что, Гольдман со своим заместителем поругалась? Или выходной день с четверга на понедельник перенесли?
— Грех шутить, — угрюмо сказал старик. — Дела, прямо оказать, уголовные.
— Ну?!
— Зинаиду Васильевну без малого не убили! В больнице лежит, говорят, па-ра-ли-зо-ва-на…
Кирюхин принялся рассказывать о происшествии в музее.
— Грабителя-то нашли? — перебил Сухорослов.
— Какое! — Старик махнул рукой. — Видать, бросили это дело. Никто теперь из милиции и не показывается.
— Какое! — Старик махнул рукой. — Видать, бросили это дело. Никто теперь из милиции и не показывается.
Сухорослов поежился, словно от ночной прохлады.
— Закурим, что ли?
Он достал «Беломор» и так ловко щелкнул в донышко пачки, что папироса выскочила прямо в руки старику.
— Вот, Василий Кузьмич, какие неприятности случаются, — продолжал старик, глубоко затягиваясь. — Разве найдут? Держи карман шире…
Дальше разговор как-то перестал клеиться. Кирюхин начал зевать, речь его становилась все менее и менее связной. Наконец, он клюнул носом и опустил голову на грудь.
Папироса с наркотиком сделала свое дело Сухорослов выждал пару минут и потряс Кирюхина. Убедившись, что теперь никакое ЧП не в силах пробудить старика, оглянулся, прошел во двор и достал связку отмычек…
В зале стояла особенная, пустынная, стылая тишина, свойственная нежилым помещениям. Бледный круг света, брошенный электрическим фонариком, заскользил по полу… по витрине… по манекенам, которые в причудливых костюмах стояли безмолвные, как мумии, по бокам книжного шкафа.
По улице, огибая здание музея, неслись автомашины. Она торопились спуститься к понтонному мосту, который соединял левобережную часть города с промышленной правой: в полночь мост разводили для пропуска судов.
Сухорослов приблизился к шкафу, держа в одной руке снятые ботинки, в другой фонарик. Обувь поставил на пол и, присев, звякнул отмычками. Руки его слегка дрожали. Скрипнула отодвигаемая дверка. Сухорослов осветил полки: «Тут!». Папка лежала на прежнем месте. Оставалось взять ее, закрыть шкаф… Как будто все. Через несколько минут он будет за воротами музея, а дальше — солидная пачка «красненьких» и новый паспорт, обещанный ему шефом, привольная жизнь где-нибудь в другом городе, пока хватит денег…