«Следовательно… — И вдруг он даже засмеялся от возбуждения. — Как я не догадался до сих пор! Завещание зашифровано! Да, за-шиф-ро-ва-но! Но где? В виде какого-нибудь письма? Там нет писем Николая Бестужева или Завалишина. Остальные бумаги относятся к екатерининской эпохе».
Чернобровин невидяще глядел на витрину, подле которой его застигла догадка. Среди книг здесь был выставлен портрет Чехова.
«Портрет! Ковальчук тоже спускалась за портретом. Портрет Завалишина! Все! Завещание написано на чистой оборотной стороне портрета невидимыми, симпатическими чернилами!…»
Дежурный по управлению с удивлением увидел Чернобровина, который уходя сказал, что сегодня больше не вернется. Из сейфа были извлечены папка, портрет Завалишина. К счастью, Турцевич еще был в отделе. Чернобровин уговорил его задержаться.
— Опять декабристы? — ворчал начальник НТО, разводя в кювете какие-то химикалии — Сколько можно! Мы, кажется, бросим все, и будем заниматься только декабристами!
В конце концов Турцевич увлекся сам. Провозились до поздней ночи. Уверенность старшего лейтенанта в правильности своей догадки была очень велика. Не менее велико оказалось и разочарование. Ни химическая, ни температурная обработка не дали никаких результатов.
— Могу выдать вам официальную справку, что тут никогда ничего не было написано, — заявил Турцевич, моя руки. — Сами посудите: какие там, на каторге, могли быть у них химикалии? Да и техника тайнописи тогда была примитивная, скажем, насыщенный раствор поваренной соли, яичный белок. Допустим даже, что им удалось раздобыть хлористый кобальт26. Но вы же видите, что я использовал все возможные методы…
Чернобровин вернулся в свой кабинет подавленный и грустный. Радостный подъем развеялся, как дым. Сейчас старший лейтенант чувствовал только усталость. Букет, оставленный на столе, увял. Чернобровин поглядел на него и, махнув рукой, пошел домой.
На следующий день он все же заставил себя пойти на свидание. Зинаида Васильевна не спросила его., почему он не приходил вчера, только поглядела укоризненно.
Чернобровин сам рассказал ей о причине.
— Что ж, ваша догадка имеет под собой основание, — задумчиво сказала Ковальчук. — Завещание могло быть зашифровано. Только не в переписке, ведь третье отделение зорко следило за всем, что выходило из-под пера декабристов. Ума не приложу, где бы это могло быть сделано. Других документов, относящихся к Николаю Бестужеву и Завалишину, у нас нет. Ну, не глядите таким букой! Хотите получить хороший совет? Перестаньте на время думать о завещании, как говорят, «выключитесь», дайте голове отдохнуть. А я, кстати, вам занятие дам. Портрет еще у вас? Так вот: если вы еще не испортили его окончательно своими химическими экспериментами…
— Зинаида Васильевна!
— Ну-ну, я шучу. Правда, Вадим Николаевич, у вас там прекрасная фотолаборатория. Хочу попросить вас: сделайте для меня с портрета репродукцию. Я после защиты хочу издать диссертацию книжкой. Нужно будет, конечно, портрет Завалишина приложить. Сделаете? Только покрупнее.
На другой день Чернобровин переснял портрет на пленку, проявил, просушил в спирте негатив и приступил к увеличению. Не задаваясь никакими особыми целями, он захотел посмотреть, как будет выглядеть ювелирная работа художника при очень сильном увеличении.
Внимание его привлекла странная особенность рисунка: он был выполнен под гравюру, но в особой манере — одними только горизонтальными штрихами. Они утончались или вовсе обрывались на светлых местах рисунка, становились толще там, где требовалась тень, но были неизменно расположены строго параллельно. Совсем иными стали при увеличении характер, фактура штрихов это не были сплошные линии, а скорее тончайшие спиральные нити. Только на негативе они, понятно, были не черными на белом фоне, а наоборот.
Еще раз подивился Чернобровин удивительному искусству художника.
Чернобровин взял портрет и направился к аппарату, который представлял плод рационализаторской деятельности Турцевича. Это был проекционный фонарь, точнее — эпидиаскоп, переконструированный и приспособленный для нужд криминалистики. Он позволял проецировать на большой экран всевозможные непрозрачные изображения и предметы. Мухе можно было придать размеры воробья; подчищенное на банковском чеке место представлялось во всей неприглядности; пуля, извлеченная из тела убитого, ясно выказывала следы ствольных нарезов.
Старший лейтенант вставил рисунок в аппарат, включил свет и стал наводить на резкость. Наконец, у него вырвалось громкое, ликующее:
— Есть!!!
Штрихи были не что иное, как строчки. Строчки, составленные из мельчайших, микроскопических букв. Просто не верилось, чтобы такую работу могла выполнить рука человека.
— «Всегда полагая цель жизни своей в служении народу и отечеству…» прочитал Чернобровин.
Он выскочил в соседнюю комнату и схватил трубку телефона:
— Ефим Антонович? Прошу вас спуститься в лабораторию, очень прошу…
— Что случилось?
— Случилось… Фотография, понимаете ли!.. То есть завещание!… В общем, увидите сами…
Через несколько минут полковник Максимов читал текст завещания. Документ был написан старинным, цветистым слогом. Автор говорил о том, что не хочет и не может унести в могилу сведения, до сих пор составлявшие его тайну. Роковые обстоятельства не позволили ему осуществить заветные замыслы, в которых видел он «самовластие и тиранство изничтоженными, власть народной, людей свободными и равными перед законом». Автор завещания с горечью признавал, что ему уже не увидеть этого, и выражал уверенность, что увидят потомки. Людям будущего, нового и справедливого общества, завещал он свою тайну, чтобы служила она их счастью. «А дабы не достался дар мой разбойникам в мундирах и при шпаге, дабы не стал он источником обогащения бессовестных чиновников, коим неизвестно и самое понятие об истинных нуждах населения, то попросил я записать изложенное секретным образом и ключ к сему отдаю в надежные руки».
В конце лета 1830 года группу «государственных преступников», человек семьдесят, перегоняли пешим порядком из Читинского острога в новое место заключения — Петровский завод. Переход продолжался полтора месяца, путь пролегал по глухим, но чрезвычайно живописным местам. Как-то стали на дневку в распадке, на берегу безымянной речки, у подножия утесов дикой красоты. И вот здесь-то, поднявшись на скалу, автор завещания обнаружил в жильных породах множество крупных зеленовато-желтых шестигранных кристаллов. Будучи во время кругосветного вояжа в Бразилии, он видел подобные камни и без труда установил, на какой минерал напал. Это был драгоценный берилл — брат изумруда и аквамарина.