— Господа присяжные, огласите свой вердикт: виновен подсудимый или невиновен? — вопросил распорядитель. И присяжные в один голос заявили:
— Виновен!
Свет в глазах подсудимого медленно померк; теперь он не различал ничего, кроме блеска зрачков, обращенных на него с каждой скамьи, из каждого уголка, с каждого балкона. Бедняге казалось, что он может объяснить, и вполне основательно, почему не следует выносить смертный приговор, однако господин председатель презрительно отмел все его возражения и приступил к оглашению приговора, назначив датой казни десятое число следующего месяца.
Повинуясь приказу «Уведите обвиняемого!», судья Харботтл, не успевший оправиться после чудовищного фарса, покорно поплелся следом за караульными по длинному коридору. Лампы померкли окончательно, и путь освещали лишь раскаленные печи да тлеющие костры, бросавшие тусклый багровый отблеск на могучие стены, сложенные из огромных неотесанных камней, покрытых трещинами и пятнами плесени.
Судью ввели в сводчатую кузню; двое палачей, раздетых до пояса, с бычьими головами и могучими плечами, ковали раскаленные докрасна цепи.
Молоты их мелькали, как молнии, грохотали, как раскаты грома.
Они метнули на судью свирепый взгляд налитых кровью глаз и на миг опустили молоты. Старший из них сказал товарищу:
— Готовь кандалы для Элайи Харботтла, — и помощник щипцами потянул конец цепи, свисавший из печи.
Палач взял в руки холодный конец цепи и зажал в тисках ногу судьи.
— Один конец замкнулся, — произнес он и надел кольцо на лодыжку. — Другой конец, — ухмыльнулся он, — поджаривается.
Железный брус, готовый сомкнуться кольцом вокруг свободной судьи, лежал на полу, раскаленный докрасна, и по его поверхности весело плясали огненные искры.
Помощник схватил громадными ручищами ногу судьи и крепко ступню к каменному полу, а старший палач, умело орудуя клещами и молотом, в мгновение ока обернул мерцающую полосу вокруг лодыжки так плотно, что кожа и сухожилия под ней, испустив зловонный дымок, покрылись крупными пузырями. Судья Харботтл издал вопль, от которого каменный пол и зазвенели цепи на стенах.
В мгновение ока исчезло все: и цепи, и своды, и кузнец сама кузня. Осталась лишь боль. Лодыжка господина судьи, которой только что трудились адские палачи, болела невыносимо.
Приятели его, Тэвис и Беллер, испуганно вздрогнули; вопль судьи Харботтла оторвал их от приятной болтовни об одной готовящейся помолвке. Судья бешено метался от ужаса. Он пришел в себя лишь при виде уличных фонарей и огней собственного парадного подъезда..
— Мне очень худо, — сквозь стиснутые зубы простонал он. — Нога горит, как в огне, И кто мне так ногу обжег? Подагра, подагра! — пробормотал он, полностью очнувшись. — Мы что, со вчерашнего дня едем из театра? Черт возьми, что стряслось по дороге? Я, кажется, полночи проспал!
Как выяснилось, поездка прошла без приключений; карета, не задерживаясь, быстро добралась домой.
Судью, однако, скрутила жестокая лихорадка да в придачу разыгралась подагра; приступ, очень короткий, оказался на редкость острым. Через пару недель судья поправился, однако привычная свирепая веселость покинула его навсегда. Зловещий сон — а он предпочитал думать, что это был сон — не шел у головы.
ГЛАВА 8. КТО-ТО ПРОНИК В ДОМ
Люди стали замечать, что судья совсем пал духом. Врач советовал ему съездить недели на две в Бакстон.
Впадая время от времени в задумчивость, судья то и деле повторял засевшие в памяти слова смертного приговора: «по происшествии одного календарного месяца с этого дня», а затем — обычная формулировка: «будете казнены через повешение» и так далее.
«Десятое число скоро настанет, и никто меня не повесит, — размышлял судья. — Я-то хорошо знаю, какая чушь может присниться после сытного ужина. Смех один. Однако этот сон почему-то глубоко запал мне в душу, словно дурное предсказание. Скорее бы миновал назначенный день. Скорее бы излечиться от подагры и стать таким же, как всегда. Хандра это, вот и все».
Он часто, посмеиваясь, перечитывал копии пергамента и письма, возвещавшего о судебном процессе. То и дело в неподходящих местах, в самые неожиданные моменты ним возникал зал суда, являлись люди, терзавшие его в сновидении, и на мгновение переносили его из реального мира в
Судья растерял все свое неиссякаемое бахвальство, стал угрюм и замкнут. В адвокатской коллегии тоже заметили произошедшие с ним перемены. Друзья считали, что он заболел. Доктор заявил, что у судьи ипохондрия, что его организм истерзан подагрой, и отправил больного в стародавний приют всех страдальцев на костылях, в край меловых холмов — Бакстон.
Настроение у мистера Харботтла было хуже некуда. Он не на шутку боялся за свою жизнь.
Однажды он вызвал экономку и за чашечкой чая в своем кабинете рассказал ей, какой странный ему приснился сон по дороге из театра Друри-Лейн.
Судья впал в то тревожное уныние, в каком люди не слушают разумных советов и легко подпадают под влияние всяческих шарлатанов, астрологов и прочих бабушкиных сказок. Может быть, странный сон означает, что с ним случится приступ и десятого числа он умрет? Экономка так не считала. Напротив, утверждала она, в этот день с ним непременно произойдет что-нибудь хорошее.