Тело Энцо лежало на операционном столе в центре помещения. Так было удобно наблюдать за подключенной к нему с помощью трубок аппаратурой: датчиком артериального давления, катетером, введенным в сердце для измерения кровенаполнения желудочка, аппаратом искусственного кровообращения. Молодая женщина явно азиатской наружности сидела на табуретке и внимательно следила за показаниями спирометра, датчика уровня углекислого газа и расходомера волюметрического перфузионного насоса.
До появления Питера эта женщина наблюдала также за электрокардиографом, укрепленным над головой Энцо. Питер сразу же занялся прибором: прежде всего подрегулировал контрастность и похолодел. Частота импульсов была в норме и не показывала признаков повреждения сердечной мышцы.
Парень юридически был признан мертвым, а его сердце работало как часы.
— Меня зовут Гуа, — приветливо сказала азиатка. — Вы здесь впервые?
Питер кивнул.
— Я уже присутствовал на нескольких операциях, но эта не идет ни в какое сравнение.
Хотя рот Гуа скрывала маска, по тонким лучикам морщинок, появившихся в уголках ее глаз, Питер заметил, что она улыбнулась.
— Ничего, со временем привыкнете. — Она старалась его успокоить.
На другом конце операционной светящаяся панель демонстрировала рентгеновский снимок грудной клетки Энцо. Легкие не съежились, поэтому большая часть снимка оставалась прозрачной. В центре четко вырисовывались очертания сердца — оно выглядело великолепно.
Вошел Мамиконян. Все сразу повернулись к нему — дирижеру их оркестра.
— Доброе утро! — Голос великого человека звучал вполне жизнерадостно. — Ну что, начнем? — Он подошел к операционному столу.
— Ну что, начнем? — Он подошел к операционному столу.
— Кровяное давление падает, — доложила Гуа.
— Кристаллоидную жидкость, пожалуйста. — Мамиконян мельком глянул на показания приборов. — И введите еще немного допамина.
Мамиконян стоял справа от тела Энцо, у его груди. Напротив операционная сестра держала в руке ретрактор брюшной стенки. Пять литровых бутылей ледяного раствора Рингера — солей молочной кислоты — выстроились на столике ровной шеренгой, чтобы их можно было быстро вылить в грудную полость. Сестра также держала наготове шесть упаковок консервированных эритроцитов. Питеру было не по себе. Он постарался встать в сторонке, у изголовья операционного стола.
Рядом с Питером расположился специалист по перфузии органов — сикх в большом зеленом колпаке поверх тюрбана. Он следил за показаниями сразу нескольких приборов. Их названия можно было прочитать на шкалах: «температурные датчики», «артериальный расход» и «сердечный сахар». Еще один техник внимательно следил, как вздымались и опадали черные мехи дыхательного аппарата. Энцо все еще дышал нормально.
— Приступим, — скомандовал Мамиконян. Сестра сделала какой?то укол в тело донора, затем объявила в микрофон, свисавший с потолка на тонком проводе:
— Миолок введен в 10.02 утра.
Доктор Мамиконян жестом попросил скальпель и сделал глубокий разрез от адамова яблока почти до середины грудной клетки. Скальпель легко рассек кожу, разрезал мышцы и жировую прослойку и наконец стукнулся о грудную кость.
Кривая кардиографа чуть дрогнула. Питер взглянул на один из мониторов Гуа: кровяное давление тоже начало подниматься.
— Сэр, — тревожно произнес Питер. — Пульс учащается.
Мамиконян покосился на экран электрокардиографа.
— Это нормально, — раздраженно буркнул он, недовольный, что его отвлекают по пустякам.
Мамиконян вернул сестре скальпель — скользкий и алый. Теперь наступила очередь грудинкой пилы. Ее жужжание заглушило тихие попискивания кардиографа Питера. Вращающийся зубчатый диск врезался в кость. Едкий запах поднялся из распила; это пахли костные опилки. Когда грудина была распилена, к телу подошли два техника с расширителем грудной клетки. Они поворачивали рычаг расширителя, пока в раскрытой грудной полости не показалось пульсирующее сердце.
Мамиконян поднял голову. На стене висел цифровой таймер для фиксации периода ишемии; его пустят, когда хирург вырежет сердце и прекратится поступление крови. Рядом с Мамиконяном стояла пластмассовая чаша с солевым раствором. В ней сердце промоют, чтобы удалить старую кровь, а затем поместят в изотермический контейнер со льдом и отправят самолетом в Садбери.
Мамиконян потребовал другой скальпель и склонился над телом, чтобы разрезать перикард. И в тот момент, когда лезвие скальпеля вошло в мембрану, окружающую сердце, грудь Энцо Банделло, юридически мертвого, мощно всколыхнулась.
Судорожный выдох вырвался из разреза, в который была вставлена дыхательная трубка.
Секунду спустя послышался еще один шумный выдох.
— Боже… — тихо вымолвил Питер дрожащими губами.
Мамиконян был крайне взвинчен. Он ткнул рукой, затянутой в перчатку, в сторону одной из сестер.
— Еще миолока!
Та сделала второй укол. Голос Мамиконяна звучал саркастически:
— Давайте, ребята, поживее, а то как бы наш донор не сбежал с операционного стола.
Питер был потрясен. Мамиконян отбыл с вырезанным сердцем, ЭКГ стал не нужен, поэтому Питер поднялся на галерею. Оттуда спокойно и без помех можно было наблюдать окончание отбора трансплантатов. Когда выпотрошенный труп Энцо Банделло был зашит и отвезен на каталке в морг.