Шутиха

Мать грозно сдвинула брови.

Изыди!

Да, она пойдет на репетицию, даже если угодит прямиком в вертеп разврата. И эротические «козявочки» прикроют грязные лавочки, узнав, что значит материнский гнев!

Вечером Галина Борисовна поставила эксперимент, спросив у мужа перед сном:

— Гарик, с чем у тебя ассоциируются следующие строки: «Муха криком кричит, надрывается, а злодей молчит, ухмыляется…»?

— Я тебе всегда говорил, что не стоит подавлять сексуальные фантазии! — ответил Гарик, придвигаясь ближе.

И Шаповал еще раз уверилась в правоте своих подозрений.

Глава девятая

«СТРАСТИ ПО НАСТЕ»

Если свернуть с проспекта Деятелей на 2-й Продольно-Поперечный, то за рюмочной «У дяди Левы» и располагался Дворец культуры завода с эпическим именем «Тяжмаш-монтаж». Нам, например, все время хотелось взять дутар (кобыз?) и нараспев задекламировать что-нибудь душе-возвышающее, вроде:

О, Тяжмашмонтаж! Сокол, беркут наш!

Рухнет горный кряж, коль войдешь ты в раж,

Конь твой лучше ста,

Меч твой рубит сталь,

О, Тяжмашмонтаж, даль твоя чиста…

Впрочем, нашей героине было не до романтики. Она готовилась к бою. Дворец сомнительной культуры представлялся ей вертепом сатаны, где дочь Анастасия подвергалась соблазнам и искушениям. Трехэтажный уродец с парой чахлых колонн при входе? Видимость! Россыпь комнат, словно семечки в арбузе, расклеванных под офисы индюками кооперации? Фикция! Махонький бар «Duck», украсивший фойе вывеской «Сто одежек: стриптиз с последующим разоблачением» — прикрытие! Истинное зло затаилось, оно где-то рядом: сопит вывороченной ноздрей, скалит клыки. Перед Дворцом остался дежурить верный Мирон, готовый в случае чего дать по газам и унести госпожу с наследницей прочь от шабаша чертовни. Правда, пока что Мирон дремал, надвинув на нос козырек кепки.

Снилась ему всякая дрянь. Но об этом как-нибудь в другой раз.

Обуянная бесами дочь будет спасена.

Аминь.

Курильщики, пряча хари демонов под скромными личинами культуртрегеров, расступились, пропуская суровую мстительницу. Жар, исходящий от гостьи, мог нагреть приличную сауну. Даже колонны попятились, тряхнув вихрами капителей. Стыдливо убралась в тень вывешенная на стенде заметка о гастролях «ТРАХа» в Пензе: «Голым задом не возбудить пензяков!» Особенно устыдились пассажи типа «драматично потрясая гениталиями» и «обещанные элементы эротики: хорошие такие, круглые…». А ноги уже несли немезиду дальше, в самое сердце геенны.

В зале, выделенном «ТРАХу», шла репетиция.

Зал был великолепен.

Наша нищая культура, стоя на паперти с протянутой рукой, никогда не наскребла бы милостыни на такой зал. Уютный, человек на пятьсот, он потрясал воображение панбархатом кресел и портьерами лож; мощные турели софитов целились в поворотный круг сцены, роскошь кулис соперничала с будуаром маркизы Помпадур, а призраки капельдинеров сновали меж рядами.

И — о чудо! — даже аварийный выход не был заколочен наглухо. Короче, дело пахло дьявольскими червонцами: как известно, в качестве одного из средств защиты эти червонцы используют аромат серы. Тихонько опустившись в кресло у прохода, Ша-повал оглядела поле грядущего сражения задушу Настьки. В качестве зрителей обнаружилась чертова дюжина грешников: видимо, коллеги по несчастью, вольноприглашенные бедолаги, смирившиеся с плачевным положением чад своих.

А на сцене тем временем сучила лапками «Муха-цокотуха».

Анемичная барышня в кружевах, расположенных скудно и хаотично, любила тульский самовар «Орел». Рядом валялась копеечка размером с колесо от карьерного самосвала. Обступив именинницу, плясали канкан блошки-длинноножки, одетые в веревочки, но не везде. Из колонок «Долби-Стерео», взявших зал в осаду, лились вздохи хора астматиков-извращенцев под двусмысленный инструментал «На заре ты ее не буди». Оседлав рампу, где широко раскинулась бабушка-пчела, изгалялся кузнечик: совсем как человечек, он делал прыг-да-скок. На диванах трещали надкрыльями голые тараканы, сплетаясь в пароксизмах страсти; вдали порхала бабочка-красавица, ради любви покинув кокон. Одна из падуг являла собой пацифистский плакат: «Гей, букашки, на кровать! Не желаем воевать!»

В правом углу, возле пятиметрового фаллического обелиска с надписью на вершине: «Здесь была Муся!», обнаружилась дочь Анастасия. Сидя на венском стуле, она играла на виолончели. Одетая. Впрочем, вздох облегчения быстро мутировал в кашель: дочь играла на воображаемой виолончели. Это замечалось не сразу — уж очень реалистично трудилась Настя. Широко раздвинутые колени, томный взгляд и смычок, ритмично плавающий внизу живота, производили неизгладимое впечатление.

Кто видел виолончелисток, тот поймет.

В зале копилось напряжение. Чувства зрителей, приглашенных в качестве лабораторных свинок, сливались в единый фурункул, грозящий лопнуть. Задним числом было ясно: такова задумка гения Сани Паучка. Встряхнуть заплывших жирком ханжей, пробрать эпатажем до косточек, продраить шомполом вызова, зарядив напоследок порохом мещанского негодования: фитиль поднесен, пли! Для того и вертелись мушки-блошки, машки-таракашки, для того скакал кузнечик и мелькал смычок. Собираясь встать, подняться на сцену и утащить Настю за шкирку из сего притона, Галина Борисовна вдруг заметила у лесенки, неподалеку от дочери, знакомую фигуру. Ослиные уши, бубенцы, разноцветные джинсы с гульфиком: шут был тут как тут. Странно тихий, незаметный, он сидел в позе лотоса, чудовищно изогнувшись вопросительным знаком. Утомленный кузнечик на рампе искоса глянул на Пьеро и вдруг сбился с ритма. Булькнул горлом, испугав бабушку-пчелу; снова заработал было на сверхзадачу спектакля, но уже без вдохновения, косясь в адрес шута и давясь икотой.

Страницы: 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74