— Пива! — рыкнул Тох. — И мяса. Побольше.
— Мне травяной чай и тарелку супа, — торопливо заказал я.
Хозяин кивнул, поспешно ушел, опасливо оглядываясь
на моего брата. Оборотней всегда боялись. Древний страх живет в крови людей с тех самых времен, когда стаи обезумевших полузверей сносили с лица земли целые деревни.
— Ну… — велел я нетерпеливо, — рассказывай!
Тох откинулся на стуле, глубоко вздохнул. Неторопливо достал из висящего на поясе мешочка трубку и кисет, стал набивать. Брат никогда не говорил быстро, постоянно старался обдумывать свои слова. Вот и теперь настраивался на нужный лад, приводил мысли в порядок. А трубка помогала сосредоточиться. Наконец набил, посмотрел, правильно ли сделал, и довольно крякнул. Если слишком плотно, табак не загорится; если мало, прогорит слишком быстро. Я нарисовал в воздухе Знак Огня, ароматные листики вспыхнули. Брат глубоко затянулся, выдохнул облачко вонючего дыма. Глаза оборотня сфокусировались на мне.
— Ты ведь в курсе? — спросил Тох.
— Происходящего? — переспросил я. — Ну да. Начинается война. Я слышал, что говорил тот толстяк на площади. А я тут при чем?
Брат изогнул кустистую бровь дугой, поскреб щетинистую щеку острыми когтями.
— Собирают ополчение, — медленно сказал Тох. Внимательно посмотрел мне в глаза, пытаясь что-то найти или понять для себя. — Каждый мужчина Гента обязан взять в руки оружие и учиться ратному делу. Весной имперская армия перейдет границу и нам станет жарко.
Трактирщик принес заказ. Поставил предо мной глубокую миску с горячим супом и кружку чая. Я потянул носом — суп пах одуряюще. Наваристый и ароматный. В золотистом бульоне плавала оранжевая морковка, кружочки лука и большие куски мяса. Поверхность — вся в желтых крапинках жира — исходила паром. Во рту сразу же скопилась слюна, желудок заворчал, словно голодный пес. Перед Тохом появилось большое блюдо с толстыми ломтиками жареной свинины. Рядом огромная глиняная кружка с белоснежной пивной шапкой. Стенки запотели, покрылись маленькими капельками.
Тох сдул пену и степенно отхлебнул. Посмотрел на меня вопросительно. Я вздохнул тяжко. Хотелось взять ложку и погреться супом, но разговор прежде всего.
— К чему ты клонишь? — спросил я устало.
Брат грохнул кружкой по столу. Пиво выплеснулось, шипящей волной побежало по исцарапанной столешнице. Глаза оборотня вспыхнули зловещим желтым светом, в недрах широкой груди родился раздраженный рык.
— Ты должен служить, Эскер! — рявкнул Тох. — Не прикидывайся дурачком!
— Я никому и ничего не должен, Тох, — медленно произнес я.
Осторожно взял кружку с чаем, отпил чуть-чуть. Трактирщик заварил мяту вместе с липой, добавил немного калины и меда. Вкус странный, горьковато-сладко-кислый, душистый. Но согревает хорошо.
В душе разгорелась злость, но какая-то сонная. Хотелось просто встать из-за стола, отмахнуться: мол, отстаньте, я сам по себе — и уйти по своим делам. Мышцы плеч и рук напряглись, я упрямо наклонил голову, плотно сжал рот. Сейчас Тох будет уговаривать и увещевать, стыдить, угрожать. А потом, когда поймет, что бесполезно, — разозлится и уйдет, громко хлопнув дверью трактира.
Брат неожиданно расслабился, втянул когти. Глаза вновь стали обычными, человеческими. Посмотрел с презрением, но говорить не стал, надолго задумался. Потом шумно вздохнул, осушил кружку в один глоток.
— Что с тобой, Эскер? — спросил он, внимательно разглядывая потолок трактира. — Ведь это Наша земля. Наши люди. Мы должны их защитить.
Тох повел рукой в широком жесте. Глянул на меня исподлобья, нервно закусил губу клыком.
— А зачем? — хмыкнул я.
Брат выпучил глаза, наклонился ко мне через стол.
— Ты заболел, Эскер?.
— Нет, — равнодушно ответил я. — Просто не хочу сражаться за людей, которым ничего не нужно. Послушай сам, о чем говорят…
Я кивнул в сторону компании мастеровых, подмигнул Тоху. Рабочие уже опьянели. Сидели, угрюмо переглядывались. Разговаривали вполголоса, о чем-то спорили. Но постепенно страсти накалились, голоса стали громче. Кто-то не выдержал, бухнул кулаком по столу, выпалил:
— Да зачем вообще война? Ведь можно и миром… Придут имперцы, а мы хлебом и солью встретим. Пусть живут среди нас, работают. Какая разница, кому платить налоги?..
— Налоги в империи высокие, — перебил другой, широко-мордый низкорослый мужик. — Будут обдирать как липку. Своих денег не увидим. Все подгребут под себя графья и бароны.
— Если будем супротивляться, они разрушат и сожгут наши дома, — возразил первый. — Пусть… проживем как-нибудь. Свое добро ближе к телу. А если будем драться, изнасилуют наших жен, поубивают детей. А графья… ничем не хуже наших мэров и чиновников.
— Чужаки и так это сделают, — нахмурился второй. — Но мы будем как стадо покорных баранов. Нас стригут, а мы молчим.
— Дурак ты, Ивар! — гаркнул первый. — Ниче, авось прорвемся…
Широкомордый попытался возражать, к чему-то призывать. На испещренном глубокими морщинами лице ярость и упрямство. Но на него зашикали, велели заткнуться. Ивар оказался в меньшинстве. В глазах остальных мелькал страх и робкая надежда, что обойдется, будем жить, как жили.