— Тео? — тихонько позвала Элинор.
Теодора подняла на нее глаза и озадаченно тряхнула головой.
— И руки повсюду. Мягкие стеклянные ладошки, которые тебя манят…
— Тео? — повторила Элинор.
— Нет, — сказала Теодора. — Я тебя к себе не возьму. И не желаю больше об этом говорить.
— Возможно, — продолжал Люк, наблюдая за ними, — самое отвратительное здесь — это упор на округлости. Я призываю вас беспристрастно взглянуть на абажур из склеенных стекляшек, или на большие шары-светильники на лестнице, или на ребристую переливчатую конфетницу сбоку от Тео. В столовой есть ваза особо мутного желтого стекла на подставке в виде детских ручек и сахарное пасхальное яйцо с видением танцующих пастушков внутри. Пышногрудая дама подпирает головой лестничные перила, а в гостиной под стеклом…
— Нелл, оставь меня в покое. Давай прогуляемся к ручью или куда еще…
— …вышитое крестиком детское личико. Нелл, ну не смотри так обиженно, Тео всего лишь предложила прогуляться к ручью. Если хотите, я пойду с вами.
— На здоровье, — ответила Теодора.
— Отпугивать кроликов. Если хотите, я возьму палку. А не хотите, не пойду вовсе. Как скажешь, Тео.
Теодора рассмеялась.
— Может, Нелл захочет остаться здесь и писать на стенах.
— Какая ты злая, Тео, — сказал Люк. — Недобрая.
— Лучше расскажи про танцующих пастушков в пасхальном яйце, — потребовала Теодора.
— Мир в сахарной скорлупе. Шесть крохотных пастушков танцуют, пастушка в розовом и голубом любуется ими, лежа на мшистом бережку; вокруг деревья, цветы, овечки, а старый козопас играет на свирели. Наверное, я хотел бы стать козопасом.
— Если бы не был тореадором.
— Если бы не был тореадором. А романы Нелл, как ты помнишь, обсуждают во всех артистических кафе.
— Козлоногий Пан, — сказала Теодора. — Тебе надо поселиться в дупле. Люк.
— Нелл, — сказал Люк. — Ты не слушаешь.
— Ты ее напугал, Люк.
— Потому что Хилл-хаус когда-нибудь станет моим, со всеми его несметными сокровищами и пуфиками? Я не буду добр к этому дому, Нелл. Как-нибудь в приступе дурного настроения я брошу об пол сахарное пасхальное яйцо, или разобью детские ладошки, или забегаю по лестнице с топотом и криком, круша тростью бисерные абажуры, лупя пышногрудую перильную даму по голове, или даже…
— Вот видишь? Ты ее напугал.
— Кажется, да, — сказал Люк. — Нелл, я просто болтаю чепуху.
— У него и трости-то наверняка нет, — добавила Теодора.
— Вообще-то есть. Нелл, я просто болтаю чепуху. Что с ней, Тео?
Теодора ответила ровным голосом:
— Она просила меня после Хилл-хауса взять ее к себе, а я отказалась.
Люк рассмеялся.
— Бедная глупенькая Нелл, — сказал он. — Все пути ведут к свиданью. Идемте к ручью.
— Дом-наседка, — сказал Люк, когда они спускались с террасы на лужайку, — домоматерь, домохозяйка, домовладычица. Я точно буду плохим домовладыкой, когда унаследую Хилл-хаус.
— Не понимаю, кому нужен Хилл-хаус, — заметила Теодора.
Люк, обернувшись, насмешливо взглянул на дом.
— Никогда не знаешь, чего захочешь, пока не увидишь своими глазами, — произнес он. — Не будь у меня шансов его унаследовать, я, наверное, испытывал бы совсем другие чувства. Чего люди друг от друга хотят, как-то спросила меня Нелл. Зачем они вообще нужны?
— Это я виновата, что мама умерла, — сказала Элинор. — Она стучала в стену и звала меня, звала, а я не проснулась. Я должна была принести ей лекарство, всегда раньше приносила. А в тот раз она меня будила и не добудилась.
— Пора уже и забыть, — сказала Теодора.
— Я все с тех пор пытаюсь вспомнить, просыпалась или нет. Может, я проснулась от стука, а потом снова заснула. Очень может быть, что и так.
— Если нам к ручью, — вставил Люк, — то надо поворачивать.
— Ты напрасно себя изводишь, Нелл. Наверняка ты просто выдумала, будто это твоя вина.
— Конечно, это все равно бы произошло, раньше или позже, — сказала Элинор. — Но в любом случае из-за меня.
— Если бы этого не произошло, ты бы не приехала в Хилл-хаус.
— Дальше мы пойдем цепочкой, — объявил Люк. — Нелл, ты первая.
Улыбаясь, Элинор прошла вперед. Ноги легко ступали по тропе. Теперь я знаю, куда мне ехать, думала она, я сказала ей про свою мать, так что тут все в порядке. Я найду себе домик или квартирку, как у нее. Мы будем видеться каждый день и вместе разыскивать милые вещицы — тарелки с золотой каймой, белую кошку, сахарное пасхальное яйцо, чашку со звездами. Я уже не буду бояться одиночества и стану называть себя просто Элинор.
— Вы обо мне говорите? — спросила она через плечо.
Через минуту Люк ответил вежливо:
— Схватка добра и зла за душу Нелл. Мне, наверное, придется взять на себя роль Бога.
— Но конечно, доверять нельзя ни тебе, ни мне, — весело подхватила Теодора.
— Мне так уж точно, — отозвался Люк.
— И вообще, Нелл, — сказала Теодора, — мы вовсе не о тебе говорили. Детский сад какой-то, — полусердито заметила она Люку.
Я так долго ждала, думала Элинор, я наконец-то заработала свое счастье. Она вышла на вершину холма и посмотрела вниз на тонкую цепочку деревьев, сквозь которую им предстояло пройти, чтобы попасть к ручью. Как красиво они выглядят на фоне неба, такие прямые и свободные. Люк не прав, тут вовсе не все мягкое: вот деревья жесткие, как все деревья. Они по-прежнему говорят обо мне, о том, как я приехала в Хилл-хаус и нашла Теодору, а теперь не хочу ее отпускать. За спиной по-прежнему были слышны их голоса, в которых прорывались то резкие нотки, то издевка, то приятельский смех, и Элинор шла как в полусне, понимая, что они идут следом: через минуту после того, как она ступила в высокую траву, та же трава зашуршала под их ногами, и перепуганный кузнечик с шумом скакнул в сторону.
Я смогу помогать ей в магазинчике, думала Элинор; она любит красивые вещицы, мы будем выискивать их вместе. Отправимся куда захотим, хоть на край света, и вернемся, когда захочется. Он рассказывает, что узнал обо мне, объясняет, что в меня нелегко заглянуть, я окружена стеной олеандров, а Тео смеется, потому что я больше не буду одинока. Они такие похожие и оба добрые, я и не рассчитывала получить столько, сколько они мне дали; я очень правильно сделала, что приехала сюда, потому что все пути ведут к свиданью.