Шли часы. Около полудня мы должны были стать на якорь в Лахоре. Около одиннадцати часов я покинул каюту и вошел в рубку.
Капитан Корженевский стоял спиной к двери и пристально вглядывался сквозь клочья облаков в коричневую, иссушенную солнцем равнину, простиравшуюся под нами. Барри стоял у компьютера и выискивал оптимальный воздушный коридор, чтобы нам ловчее вырулить к лахорскому аэропарку. Радист склонился над своими приборами. Рулевые изучали показания на шкалах. Никто не видел меня, когда я тихо вошел, вытащил из-за пояса револьвер и спрятал за спиной.
— В Лахоре все нормально? — спросил я. Барри поднял глаза, наморщил лоб:
— Привет, Бастэйбл. Вам лучше?
— Мне великолепно, — сказал я и сам услышал в своем голосе довольно странные нотки.
Барри еще больше помрачнел.
— Это замечательно, — сказал он. — Если хотите еще немного отдохнуть, то у вас есть три четверти часа до посадки..»
— Я чувствую себя хорошо. Я только хотел убедиться в том, что мы идем к Лахору.
Корженевский с улыбкой повернулся ко мне:
— А почему же нам не идти к Лахору? Вы что-то увидели на кофейной гуще?
— Не на кофейной гуще… Боюсь, вы не правильно расценили мои действия, капитан.
— В самом деле? — он поднял бровь, продолжая пыхтеть своей трубкой.
Его хладнокровие приводило меня в неистовство. Я поднял револьвер и взвел курок.
— Да, — произнес он, не меняя тона или выражения лица. — Возможно, вы и правы. Так это нечто большее, нежели просто солнечный удар?
— Солнце тут ни при чем, капитан. Я доверял вам. Всем вам. Может так статься, что в этом вовсе нет вашей вины. В конце концов, вы думали, что я — один из вас, «по меньшей мере эмоционально», как выразился ваш друг Демпси. Но это не так. Я заблуждался, считая вас порядочным человеком, а вы поддались иллюзии, полагая меня таким же подонком, как вы сами. Ирония судьбы, не находите?
— Еще какая, — поведение Корженевского оставалось прежним. Но Барри выглядел растерянным и смотрел то на меня, то на капитана, как будто мы с ним оба только что лишились рассудка.
— Вы превосходно понимаете, о чем я говорю, — сказал Я Корженевскому.
— Должен признаться, не вполне, Бастэйбл. Если вы хотите услышать мое откровенное мнение, то я считаю, что у вас нечто вроде припадка. Надеюсь, вы не собираетесь кого-нибудь ранить?
— Я в высшей степени в здравом рассудке, — заявил я. — Я узнал, что вы такое — вы и ваши люди, капитан. Я обязан доставить этот корабль в Лахор, на военный аэропарк, чтобы передать всех вас в руки властей.
— Что-то связанное с контрабандой?
— Нет, капитан. С государственной изменой. Вы сами заявляли мне, что вы — британский подданный. Вы укрываете разыскиваемых преступников. Ваши пассажиры — Дутчке и девушка. Видите, я знаю, кто они такие. И я знаю, кто вы такой — прихвостень анархистов, и это только в лучшем случае.
И я знаю, кто вы такой — прихвостень анархистов, и это только в лучшем случае. А в худшем.., ну да ладно.
— Я вижу, что не правильно оценивал вас, мой мальчик, — Корженевский вынул трубку изо рта. — Я не хотел, чтобы вы узнали о пассажирах правду только потому, что не хотел, чтобы вы несли ответственность вместе со мной в том случае, если бы нас схватили. Я действительно симпатизирую таким людям, как граф Дутчке и мисс Пересом — она подруга графа. Они, как я очень хорошо знаю, радикалы. Но неужели вы на полном серьезе верите, что они как-то связаны со взрывом?
— Газеты верят в это. И полиция тоже.
— Потому что стригут всех под одну гребенку, — возразил Корженевский. — Так же, как и вы.
— Можете больше не утруждать себя разговорами, капитан, — моя рука задрожала, и на мгновение я почувствовал, как решимость моя поколебалась. — Я знаю, вы лицемер.
Корженевский пожал плечами:
— Чушь. Но я согласен с вами, здесь довольно много иронии. Я считал вас.., по меньшей мере, человеком нейтральным.
— Кем бы я ни был, капитан, я — патриот, — заявил я.
— Полагаю, я тоже, — улыбнулся он. — Я твердо верю в британские идеалы справедливости. Однако я с удовольствием бы увидел, как эти идеалы распространяются чуть-чуть подальше за пределы маленького островка. Я хотел бы видеть, как они станут реальностью во всем мире. Многим из того, что представляет Британия, я восхищаюсь. Но мне вовсе не по душе то, что происходит с ее колониями, потому что на личном опыте я хорошо знаю, каково жить под чужеземным владычеством.
— Захват русскими Польши вообще невозможно сравнивать с британским правительством в Индии, — возразил я.
— Не вижу такой уж большой разницы, Бастэйбл, — он вздохнул. — Но вы вправе делать то, что считаете нужным. У вас в руке револьвер. А человек, имеющий при себе оружие, всегда прав, не так ли?
Я совершенно не желал позволить ему запутать меня в аргументах. Как большинство славян, он оказался превосходным казуистом.
Теперь вмешался Барри, и его ирландский акцент стал ощутимее обычного:
— Захват — управление — или, пользуясь американским термином, «предоставление консультантов» — все это одно и то же, Бастэйбл, мой мальчик. И все это окрашено одной и той же дурной привычкой — жаждой наживы. Хотел бы я видеть хотя бы одну колонию, которая живет лучше той страны, что ее захватила. Польша, Ирландия, Сиам…