— Великая. — Я с трудом опустилась на колени. — Мой Род угас, а я осталась.
Ткачиха засмеялась.
— Ты все такая же, Нара. Даже свою Эйш-тан подозреваешь в ошибке. Разве я могла пропустить твою нить?
— Нет. — Я продолжала ждать решения хранительницы баньши.
— Твой Род не угас, — раздраженно сказала она. Я никогда не решилась бы появиться на глаза Эйш-тан, если бы не крайняя необходимость. Я всегда злила ее. Я! Злила… ее?! Свою богиню и покровительницу.
— Мой Род не угас, — покорно согласилась я. Кто я, чтобы опровергать слова Княгини? — Ты покажешь мне?
— Встань, — велела Ткачиха. — Подойди ко мне.
Я подошла к гамаку, на котором покачивалась Великая и вновь опустилась на колени.
— Нет, не покажу, — шепнула она, возложив руки мне на голову. — Ты должна сама найти его. Поднимись.
Я выпрямилась, с недоумением ощущая, как легко мне было подняться с колен. Куда девался ревматизм, радикулит? Где старческая подслеповатость?
— Вот твоя нить. Смотри.
Баньши единственные, кто при виде нитей судьбы может не разгадывать сплетенные ими загадки, а видеть судьбу своими глазами. Это страшное знание, но никто из нас не смеет уклониться от долга.
Девушка. Против обычая и погоды она распустила волосы, их треплет ветер. Серый плащ на плечах. Девушка оборачивается, я вижу ее лицо. Обычное человеческое лицо, таких много в любой деревне, в любом городе.
— Это ты, — шепчет Ткачиха.
— Я? — неверяще.
Баньши. У человека не может быть таких глаз — заплаканных, несчастных, видящих судьбу своих близких, судьбу, которую нельзя изменить…
Я.
Девушка стоит в огромной очереди перед воротами какого-то города.
— Вольград, — подсказывает Ткачиха. — Там ты найдешь последнего из твоего Рода.
— Покажи мне его, Великая. — Молю, согретая надеждой. Не прерван! Жив! Мой Род жив. Значит, и я могу жить дальше… Она качает головой.
— Нет. Ты не должна его видеть. Иди, ты сразу поймешь, когда он заговорит с тобой. Иди…
Ветер. Холодный, злой ноябрьский ветер. Я кутаюсь в серый плащ, пахнущий мокрой шерстью, но это не помогает. Меня толкают в спину.
— Не спи на ходу! Или двигайся, или уступай очередь!
Я безропотно шагнула вперед. Огромная очередь сдвинулась на целую телегу, это дало людям возможность подойти на три шага вперед. Мой черед подойдет не скоро, хорошо, если до вечера в городе окажусь.
Внезапное озарение заставило застыть на месте и получить еще один тычок.
Меня видят люди!!!
Ткачиха подарила мне тело из плоти и крови. Смертное тело.
О, нет… что же мне предстоит, если пришлось пойти на такое?!
Тиан
Ушел Листопад, прогорели Осенние Костры, на смену им пришли ледяные ливни и стылый, почти зимний ветер.
Зима уже стояла на пороге, заглядывала в окна, грозила людям. Уже недолго осталось до того, как Мать-Стужа ступит на землю, оденет голые ветви в белую снежную шубу.
Скорее бы…
Уж лучше зима, чем такая осень.
— Следующий! — рявкаю. Напарник смылся в таверну — греться. А я вот… стою… мерзну… Куцая форменная куртка не спасает от ноябрьских холодов. Хочется попрыгать, чтобы согреться, но не положено. Не хватало еще выглядеть дураком перед… этими…
Хмурюсь, кладу ладонь на торчащую из-за пояса рукоять меча — короткого, тоже форменного, дерьмовенького, не годящегося для боя. Им, как однажды продемонстрировал мой сослуживец, даже колбасу ровно не настрогать.
Купчишка. Трясется, словно осиновый лист. Усатый. Мордатый. Ненавижу!
— Какова цель визита? — рычу, он не отвечает — сует две золотые монеты. Я отмахиваюсь.
Принципиальный, мать мою так! Благородный! Честный! Взяток не беру, девок из ближайшей таверны к себе не таскаю, морды по пьяни никому не бью. Ну просто ангел Единого. Мать бы мною гордилась.
А что толку?
Живу в крысятнике, денег даже на еду не хватает, когда девку в последний раз щупал уже и не помню. Зато честный.
— Следующий!
Крестьянка с двумя детишками. Погостить к родственникам. Пропускаю. Беру три медные монетки и, не глядя, опускаю их в прорезь ящика.
Вот что мне с этой честности, а? У сослуживцев всех жены, дети — карапузы толстощекие. Дома всегда ужин ждет, форма чистая, а ночи жаркие.
Пальцы уже посинели, холод струйками пробирался под широкие рукава и обвивал руки, полз все выше.
Одно утешает: последний день стою.
Перевели меня. В Костряки.
Возвращался я вчера со смены, решил в таверну зайти, кружечку пропустить, благо жалование вчера выдали, да еще и премию накинули в честь дня Основания Вольграда. Иду, гляжу, мальчишка какой-то Линю тащит — девчонку из таверны. Она-то кухаркой там, да подавальщицей — не продажная. А он тащит. Линя кричит, отбивается… Ну я-то и вмешался. Девчонка она хорошая, редко когда не клала в суп лишний кусочек мяса, а кружку до краев приносила, да не пену одну.
Вмешался… на свою голову. Парень-то зыркнул на меня и процедил, дескать он — маг дипломированный, что хочет, то и творит. Маг-то маг, а кулаком в зубы — и свалился. Линя в слезы, я — в холодный пот. Это сейчас я себя героем чувствую, а вот маг очухается — и не останется от меня и горстки пыли. Эти гады что хотят творят — никто им слова поперек не скажет. Люди простые для них — что трава под ногами.