Но не солгала.
— Ладно, — вздохнул я. — Не хочешь — не говори. Только странно все это… И ты сама… странная… Я за блажь принимал, каюсь, но сейчас будто шоры с глаз пали: не дурость, не блажь. Не будь я уверен, что ты — человек, и впрямь бы решил, что из Вьюжных лесов по мою душу явилась. А может ты эта… Княгиня?
Она зыркнула на меня исподлобья.
А может ты эта… Княгиня?
Она зыркнула на меня исподлобья.
— Я — не фейри, — сказала тихо. — Я — смертная. Ты вот — Воин, а я — Менестрель. Тебе дар дан сражаться, а мне — знать. Я много чего знаю и помню: историю мира с самого сотворения.
Не солгала. Что-то недоговорила, но и не солгала. Хорошо. Может быть, мы все же сумеем понять друг друга. А может даже и….
Додумывать я не стал. Может быть, я и увидел менестрельку с иной, совсем неожиданной, стороны, но как женщина она была не в моем вкусе. Слишком уж неприметная она, ничем не выделяющаяся, плоская, как доска. Не посмотреть, не ухватиться, не по ночам согреться…
— Тиан, я тогда пойду, спрошу хозяина, может он позволит мне спеть? — спросила Нара, просительно заглядывая мне в глаза. Я видел — ей не терпится показать умение.
— Иди, — вздохнул. — Только не вздумай за меня игрой своей расплачиваться. Лучше пусть тебе заплатит, будут свои деньги на всякие там…
Она неохотно кивнула, с сомнением глядя на наш более чем скромный ужин. Здесь, по счастью, подавали не только рыбу, но и цены были на порядок выше. Хорошо хоть в обоз нас приняли обратно.
Менестрелька переговорила с пузатым хозяином, более чем готовым разрешить ей развлечь многочисленных посетителей. Как я понял из долетевших до меня обрывков разговора, он за выступление две серебряных монеты пообещал и комнату на ночь, а еще то, что слушатели заплатят, ей достается. Все-таки менестрелей любят и ценят, не так их много бродит по дорогам, большинство в Псхове живет, туда и съезжаются ценители. А в Малых Окунях вот уже месяц никаких развлечений не было.
Спустя двадцать минут таверна битком набилась — это хозяин, не желая упускать выгоду, послал служанку новостями поделиться. Нара все это время сидела на высоком табурете, принесенном для нее откуда-то с кухни, и наигрывала что-то тихо.
А потом она запела. Ту самую, о Воинах. И притихли люди, слушая. А я сидел в уголке, прикрыв глаза. И вновь лилось из груди моей пламя, и вновь продирались из-под земли огненные воины-скелеты. И вновь шли в бой по велению моему, и убивали во славу мою…
— А старые песни знаешь? — спросил кто-то, когда Нара закончила петь.
— Знаю, — ответила она, продолжая наигрывать мелодию. — Какую вам спеть?
— О Тиане Берсерке! — попросил кто-то и тут же его поддержали нестройно.
А она побледнела как мел, дернулась, неловко струну задела. А потом посмотрела на меня испуганно. Я пожал плечами.
— Хорошо. Тогда слушайте… Слушайте легенду о Первом из Великого Рода Берсерков. Слушайте о Великом Городе и его людях…
Она запела, но я не слышал ни слова. Звуки исчезли, исчезли стены, я вдруг увидел себя со стороны. Будто я сижу на жеребце огромном перед воротами закрытыми. А в руке сабля, и горят глаза ворона, и дрожит Оружие. И весь я в алом, словно маг расфуфыренный. А через плечо лента наградная… И страшно мне. Но страх прячется где-то глубоко внутри, а наверху — ярость. Ярость такая, что вот ее и стоит испугаться: самоубийственная.
Ночь беззвездна, но светла кострами и пожарами. Пламя повсюду. Горит город, горят шатры и костры. С шипением стрелы пламенные тьму прошивают. И падает первый снег. Белой кисеей на волосы ложится и плечи. Я запрокидываю голову… Снежинки тают, едва коснувшись кожи, слезами по щекам бегут капли.
И в голове ни одной мысли. Только пульсом бьется: «Победа или смерть»! Колотится, пытается вырваться наружу, разодрать тишину мертвую: «Победа иль смерть!» И прорывается…
— Победа иль смерть! — кричу «другой я» и черный конь на дыбы встает.
В поводья вцепляюсь сильней. — Открыть ворота!
Пришпориваю жеребца и мчусь. Мчусь, сам не видя куда. Будь сейчас передо мной армия Старших или людей — все равно. Свои? Чужие? Какая разница?
Нет больше Тиана Берсерка. То, что сейчас живет в моем теле, чуждо этому миру, опасно, беспощадно. Что я? Я — ночь, огонь и первый снег.
Я — Смерть.
За мной гвардейцы следуют, мои, выпестованные, выученные… Все они погибнут. До единого. Все они погибнут, а я… Я уже мертв.
— Победа иль смерть! — подхватывают они клич. — Победа иль смерть!
Сношу голову одному из слишком близко подобравшихся шаманов. Сабля оставляет за собой светящийся алым след, не тухнущий — лишь разгорающийся. Эта огненная лента отмечает мой путь.
И страха больше нет. Я выжег его, вырвал из груди и бросил в один из костров. Запах сожженной плоти заставляет ноздри хищно раздуваться. Пламя… Да… Его мало… Слишком мало… Больше. Больше!
Больше!
Падает подо мной верный Ворон, я лечу на черную землю, качусь между лап и ног, уклоняюсь от ударов. И встаю… И смотрю в пламя. А сквозь пламя на меня смотрит их шаман. И скалится.
И я делаю шаг. Первый… Протягиваю левую руку, позволяю одному из огненных языков браслетом обвить запястье, потянуть меня, поторопить. Да-да, сейчас… Дай только…