Капризный навёл вокруг себя поле невидимости на несколько минут, но, пролетая мимо Марса, временно выключил его (так что существует определённая вероятность, что момент его отлёта был зафиксирован одним из земных телескопов). Возможно, ему требовалось забрать с остальных планет системы своих дронов и снять с орбит искусственные спутники. Вплоть до самого последнего момента он оставался в реальном пространстве (а его масса, в соответствии с релятивистскими эффектами, стремительно возрастала, и, следовательно, его в принципе могли заметить земные учёные, как раз в это время проводившие глубоко в недрах заброшенной горной выработки эксперимент по обнаружению гравитационных волн), а затем покинул его, переместив предварительно тело Линтера в сердцевину Солнца, отозвав последних дронов с Плутона и комет, а также запустив алмаз Ли на орбиту вокруг Нептуна (где он, вероятно, остаётся и по сей день).
Сперва я была твёрдо намерена покинуть борт Капризного после отдыха и рекондиционирования, но месяц, проведённый в покое на орбитальном хабитате Сванрайт, поколебал эту уверенность. На корабле у меня осталось слишком много друзей, да и сама машина была очень расстроена, обнаружив, что я намерена уйти. Он уговаривал меня остаться, но никогда, ни одним словом не обмолвился, наблюдал ли он за мной и Линтером той ночью в Нью-Йорке. Так что мне оставалось только гадать, действительно ли моя вина так велика или я просто напрасно себя извожу? Я не знаю ответа до сих пор. Не знала его тогда и не знаю сейчас.
Да, я испытывала вину, но какого-то странного толка. Что меня действительно беспокоило и с чем я не могла смириться? Не то, что Линтер пытался сделать, и даже не его смерть, больше походившая на самоубийство, но в гораздо большей мере — тот поразительно устойчивый миф, на котором эти люди построили свою реальность. Меня уязвляет мысль, что, когда мы временами брюзжим на отсутствие настоящих страданий и переживаний, жалуемся на свою неспособность создать Настоящие Шедевры Искусства, впадаем в уныние, которое ничем не можем заглушить, мы на самом деле прибегаем к своему обычному трюку — а именно, придумываем себе очередной повод для беспокойства, повод, чтобы уйти от благодарности за ту жизнь, которая у нас есть. Мы можем мнить себя паразитами, внимающими сладким сказочкам Разумов, искать «подлинных» чувств, «реальных» эмоций, но мы всё равно не с тем воюем, а на деле сами становимся произведениями собственного искусства — искусства жить так беззаботно, как только возможно. И в этом мы достигли известного совершенства.
И в этом мы достигли известного совершенства. Альтернативу я увидела на Земле. Альтернатива — это полная мера страданий, и всё, чем они горят, что причиняет им боль и затаённый дикий Angst, даёт на выходе горы шлака и отбросов в таких количествах, каких ещё надо поискать. Мыльные оперы и телевикторины, бульварные газеты, любовные романы и прочая макулатура.
И что ещё страшнее, существует взаимное притяжение между воображаемым и действительным, постоянное загрязнение реальности, искажение правды, мешающее им отличить вымысел от подлинной жизни, принуждающее их вести себя в реальных ситуациях по правилам, взятым из старых, как мир, наборов художественных клише. Так множатся мыльные оперы, а с ними и те, кто пытаются жить «как в кино», наивно воображая, что эти сюжеты имеют хоть какое-то отношение к реальности; отсюда и викторины, где идеальным признаётся мышление, максимально близкое к среднестатистическому, и того, кто ведёт себя предельно конформистски, объявляют победителем.
У них неисчерпаемый запас таких историй. Они свободны от всех клятв и долговых расписок, слишком легковерны, ведутся на первый же приём, основанный на грубой силе или хитрости. Они приносят жертвы слишком многим богам.
Ну что ж, вот история, которую я Вам обещала рассказать.
Наверное, я не так уж сильно изменилась за эти годы; сомневаюсь, что этот текст существенно отличался бы от нынешней версии, напиши я его годом или десятилетием позже, и даже век спустя. (Ха-ха! — Примеч. дрона.) Довольно забавно, что какие-то образы преследуют тебя даже помимо воли, проходят с тобой через годы и годы. Так и ко мне возвращается один и тот же сон. Впрочем, в нём нет ничего, что могло бы меня задеть, поскольку со мной никогда ничего подобного не происходило. И всё же он остаётся со мной.
Мне снится, что в ту ночь я отказалась перемещаться на корабль и не захотела даже уехать в какое-нибудь удалённое местечко, куда модуль прилетел бы без риска попасться кому-то на глаза. Мне снится, что я попросила чёрного дрона покатать меня над городом, вознести меня в небеса, окружённую полем невидимости, — прямо в туманное небо Манхэттена, и теперь я, оставив позади все огни, весь шум, поднимаюсь во мрак, неслышно, как падающее птичье пёрышко. Я сижу на спине дрона, всё ещё переживая шок, я даже забыла, что мне надо в модуль, который безмолвно парит на высоте нескольких километров над перекрещивающимися линиями городских огней, чёрный, как сама ночь. Я смотрю, но не вижу, я не думаю о своём полёте, но только о других дронах, которые в этот самый миг выполняют задания корабля по всей планете. Чем они сейчас заняты и где находятся.