— Они будут ошеломлены и встревожены.
— Плохо. Это же для их собственного блага. — Я открыла глаза и удостоила нарочито надуманной беглой улыбки корабельного дрона, который устроился на подлокотнике в позе человека, порядком принявшего на грудь. Потом снова смежила веки.
— Во всяком случае, вероятность такого исхода очень велика, хотя дело не в этом.
— В чём же тогда дело, а? — Я уже знала ответ, и слишком хорошо, но надеялась, что корабль руководствуется более убедительными аргументами, чем тот, что, как я подозревала, он намерен был привести. Быть может, однажды…
— Как, — вопросил корабль устами дрона, — можем мы вообще быть уверены в правильности этого поступка? Откуда мы можем знать, что послужит к их собственному благу, а что не послужит, если даже сейчас, по прошествии столь долгого срока, мы продолжаем наблюдать за интересующими нас местами — и планетами, как в данном случае, — сопоставляя эффекты контакта и невмешательства?
— Нам пора бы уже чему-то научиться. К чему приносить это место в бессмысленную жертву эксперименту с загодя известными результатами?
— А зачем отдавать его на растерзание твоему собственному слабовольному сознанию?
Я открыла один глаз и оглядела одинокого дрона на подлокотнике.
— Мгновения не прошло с тех пор, как мы вроде бы пришли к согласию в том, что для их же блага нам стоит рассекретить своё присутствие. Не увиливай и не затемняй выводов. Мы можем это сделать. Мы должны это сделать. Вот что я об этом думаю.
— Да, — ответил корабль, — но у нас явно возникнут какие-то технические трудности, учитывая крайнюю нестабильность обстановки. Они сейчас в точке перехода. Это весьма разнородная, хотя и тесно спаянная — утомительно тесно, я бы сказал, — цивилизация. Я даже не уверен, что в отношениях с различными системами будет применим общий подход. На той стадии развития коммуникаций, которой они достигли, скорость обмена сочетается с селективностью, однако что-то неизменно примешивается к сигналам, а что-то теряется при передаче, и это означает, что стремления к истине часто должно распространяться со скоростью накопления естественных ошибок в памяти, изменяющих мировоззренческие установки новых поколений. Даже если источник помехи удаётся вовремя распознать, то всё, что они пытаются сделать — это, как правило, кодифицируют их, манипулируют ими, а потом убирают с глаз долой. Их попытки отфильтровать что-то становятся частью шума. Как мне кажется, они неспособны даже помыслить об ином отношении к сути вещей, чем постоянное упрощение того, что может быть понято только во всей полноте его сложности.
— Э-э… в общем, да, — сказала я, пытаясь сообразить, о чём же это корабль только что рассуждал.
— Гм, — сказал корабль.
Если корабль говорит «Гм» — он предоставляет тебе фору. Этому существу почти не требуется времени, чтобы сформулировать какую-то мысль, и когда оно выкидывает такой трюк, это значит, что оно ждёт от тебя какой-то ответной реакции. Я раскусила его намерения и смолчала.
Но теперь, оглядываясь на всё, о чём мы говорили, и на то, о чём, как заявлял каждый из нас, размышляли, пытаясь представить себе, что всё это в действительности означало, я верю, что именно в тот миг он решил использовать меня так, как использовал. Это «гм» отмечало принятие решения, определившего моё участие в деле Линтера, а именно о нём корабль на самом деле-то и беспокоился; именно об этом корабль в действительности расспрашивал меня весь тот вечер, за ужином и после него, в казавшейся случайной беседе и ни к чему не обязывающих замечаниях.
Это «гм» отмечало принятие решения, определившего моё участие в деле Линтера, а именно о нём корабль на самом деле-то и беспокоился; именно об этом корабль в действительности расспрашивал меня весь тот вечер, за ужином и после него, в казавшейся случайной беседе и ни к чему не обязывающих замечаниях. Но я тогда ничего не поняла. Я просто лежала там в тёплой полудрёме, сытая и довольная, время от времени бросая реплики в пространство, пока автономный дрон восседал на подлокотнике и говорил со мной.
— Да, — со вздохом подытожил корабль, — невзирая на все наши данные и мудрёные техники их анализа, на все статистически корректные обобщения, положение вещей остаётся исключительным в своём роде и неясным.
— Ах-ах-ах, — пробормотала я, — судьба ОКК нелегка. Бедный мой корабль, бедняжка Папагено.
— Можешь насмехаться, курочка моя, — отвечал корабль с напускным презрением, — но окончательное решение приму я.
— Старый ты мошенник, — улыбнулась я дрону, — на моё сочувствие можешь не рассчитывать. Ты знаешь, о чём я думаю. Я тебе уже сказала.
— Тебе не кажется, что мы тут можем всё испортить? Ты в самом деле полагаешь, что они готовы нас встретить? Неужели ты не понимаешь, что мы способны с ними сотворить даже из самых лучших побуждений?
— Готовы ли они? А разве это имеет какое-то значение? О чём ты вообще говоришь? Конечно же, не готовы. Разумеется, мы тут можем всё испортить. Можно подумать, к Третьей мировой они готовы лучше… Ты правда уверен, что мы заварим тут кашу погуще, чем они уже успели сами? Когда они не истребляют друг друга, то строят планы, как всего эффективней проделать это в будущем, а когда и этим не заняты, то изводят под корень множество других видов от Амазонии до Борнео… Они заполняют моря отбросами, загаживают воздух и почвы. Едва ли мы сможем их чему-то научить в деле уничтожения их собственной планеты.