Не вчера это уже стало ясным. И не вчера впервые были произнесены власть предержащими во всех концах планеты правильные и достойные слова относительно пресечения, недопущения, исправления, восстановления… Так клянется алкоголик: вот сегодня еще выпью, а с завтрашнего дня — завяжу! Так обещает сам в себе запутавшийся человек: с понедельника начну новую жизнь! Сколько завтрашних дней прошло, сколько понедельников… Ты еще дышишь, человек? Ну живуч, прямо сказать…
Кто как, впрочем. Кому сейчас, скажем, семьдесят — тем дышится легче. Было время адаптироваться: родились-то они тогда, когда дышать было куда проще. Нет, конечно, двести или две тысячи или двадцать тысяч лет назад воздух был еще чище. Но даже семьдесят лет назад над полями и в лесах еще держалась благодать, с неба не лились еще желтые, а то и радиоактивные дожди, а поля и грядки удобрялись более по старинке, навозцем. Так что хоть в детстве подышали вволю, а потом приспосабливались понемножку. Тридцатилетние, особенно горожане, — уже другой коленкор: вдыхали аэрозоль с младых ногтей, хотя не столь еще густой, как нынче. Ну, а теперь и вовсе не осталось населенных мест, куда не проникли бы механизмы и химикаты. И вот в разгар научно-технической революции, грозившейся привести благодарное человечество к полному познанию всего на свете и безмятежному благоденствию, детишки как-то уж и вовсе хлипкими стали входить в сей мир — юдоль не слез, но небезвредных отбросов.
Воздух, как и вода, на всей планете пришли потихоньку к одному знаменателю: природа не знает границ ни для добра, ни для зла. Естественные компенсаторы и фильтры первыми не выдержали нагрузки, тем более, что оставалось их все меньше; они были природными богатствами, которые человек транжирил вместо того, чтобы разумно жить на проценты. И вот наконец и он, наиболее приспособляющаяся (за исключением разве крысы, клопа или таракана) часть природы, исчерпал, похоже, свои резервы адаптации и выносливости. Так что к тому дню, с которого началось наше повествование, на всех материках уже не на сотни, а, по статистике Всемирной Организации Здравоохранения, на тысячи шел счет представителям разумного вида, при рождении требовавшим для дыхания первобытно-чистого воздуха — или вовсе отказывавшимся жить. То ли мутантами они были, то ли спираль развития снова вышла на такую вертикаль — но так вот получилось.
Сперва, как уже сказано, растерялись. Но теперь научились крохотных бунтовщиков сберегать: помещали в герметические боксы, куда подавалась приемлемая для младенцев дыхательная смесь, с ароматом хвои даже. Кормить их тоже приходилось с самого начала искусственными составами из натуральных (по возможности) продуктов. И дети жили, словно драгоценные экспонаты музеев, за броневыми стеклами. Старшему из них во всем мире шел сейчас четвертый год. Самая младшая — вот только что родилась, при нас, можно сказать.
Что будет потом — это, конечно, не только доктора Рикс интересовало, не одну лишь эту молодую, красивую и (под белым халатом) несколько даже вызывающе одетую женщину, но и людей не столь уже молодых, строго одетых и занимавших куда более высокие, а порой даже и высочайшие уровни в мировой иерархии. Но как-то всегда оказывалось, что «сегодня» было важнее чем «потом». Мир все усложнялся, но дышать не становилось легче. Что же касается людей, общества, человечества, то с ним было, как с ядерным реактором: работает и взорваться вроде бы не должен. Но — может.
— Вызывает клиника Научного центра. Вертолет прибыл?
— Да, доктор Рикс, благодарю вас, только что погрузили малышку. Но господин Растабелл очень встревожен. Он…
— Успокойте его.
— Доктор Рикс, а не могли бы вы лично поговорить с ним? Вы специалист, да и американская медицина…
— Позвоню ему, как только дитя окажется у нас и я осмотрю его.
— И еще одна просьба, доктор: если…
Пол под ее ногами ощутимо дрогнул; звякнули инструменты в стеклянных шкафчиках, колыхнулась вода в стеклянном сифоне, листок бумаги спланировал со стола и закачалась подвешенная к абажуру настольной лампы куколка: фантастический астронавт-десантник с бластером наизготовку.
«Физики стали слишком много позволять себе, — мельком подумала женщина. — Совершенно не считаются с тем, что у нас — дети».
— Да, я слушаю: какая просьба? Алло! Вы меня слышите?
Но телефон молчал.
— А теперь, доктор, вопрос на засыпку…
— Честное слово, Гектор, у меня не осталось ни секунды. Надо проверить, как новенькая дышит в боксе, затем…
— Что же, я могу брать интервью не только на бегу, но и стоя на голове. Скажите: вот вы спасаете этих несчастных. Но что ожидает их потом? Герметичные дома, конторы, цеха, города? Или вы надеетесь научить их дышать той гадостью, какой дышим мы?
— Это задача для ученых. Я всего лишь врач.
— Их становится все больше — это, видимо, не случайно. Не опасаетесь ли вы, что в один прекрасный день общество возмутится — с непредсказуемыми последствиями?
— Это не мои проблемы, Гектор.
Не опасаетесь ли вы, что в один прекрасный день общество возмутится — с непредсказуемыми последствиями?
— Это не мои проблемы, Гектор. Наше дело — убедить власти в том, что надо срочно принимать меры не на словах, а на деле, иначе человечеству грозит гибель в недалеком будущем.