— Это для нас, — улыбнулась она. — Арак.[2] Пусть это будет моим вкладом в этот вечер.
Фольга на бутылке очень плотно обвивала горлышко, а пробку ему пришлось вытаскивать штопором.
Напиток оказался терпко-крепким, но помогал смотреть на мир будто сквозь розовые очки, да и беседовать стало гораздо легче, можно говорить все, что приходило в голову.
— Вы именно такая… Такая… какой мне всегда представлялись. Выходит, вы — чуть ли не плод моего воображения.
— По-настоящему умная женщина, подобно хамелеону, меняет окраску в соответствии с идеальным представлением о ней мужчины. Ее задача в том и состоит, чтобы определить, каков этот идеал. Те фотографии на стенах, они ведь совершенно четко говорили о том, чего именно вы искали в женщинах…
Уставившись на нее во все глаза, он чуть не выронил свой стакан:
— Откуда… откуда вы узнали, что на стене висели фотографии? Вы что, уже бывали в этой комнате?
Она пригубила напиток, слегка откашлялась.
— Нет, — сказала она. — Но ведь, судя по пятнам, легко понять, что там висели фотографии. А любой, кто делает это, — романтик и идеализирует женщин.
— О-о, — понимающе протянул он и снова поднял стакан. Его восприятие уже несколько притупилось. Он был слишком счастлив, чтобы придираться. — Странно…
— Что именно?
— Уже одним своим присутствием вы превращаете эту жалкую, убогую комнату в нечто… пленительное… волшебное… Благодаря вам я кажусь себе на двадцать лет моложе и чувствую… как я, бывало, себя чувствовал, когда на побывке прогуливался в стальном солдатском шлеме по бульварам и был уверен, что за любым углом найду…
— Что?
— Не знаю… ну, что-то удивительное. Хотя я ничего и не находил, это не имело значения, потому что впереди меня всегда ждал новый поворот. Само чувство — вот что было важно. Даже собственные шаги были исполнены музыки. Мне всегда хотелось вернуть это ощущение… но с тех пор так ни разу и не удалось испытать его… Это, должно быть, магия.
— Черная или белая?
Он рассеянно улыбнулся. Намека он, очевидно, не понял.
— Ну, мне пора. — Она встала, подошла к комоду. — Выпьем еще, на прощанье. По-моему, тут как раз осталось на один тост.
Она подняла бутылку и посмотрела на свет. Затем наполнила оба стакана и оставила их на минутку на крышке комода, которая служила подсобным столом, на приличном расстоянии друг от друга.
— Надо привести себя в порядок — прежде чем вы посмотрите на меня в последний раз. — Она улыбнулась, глянув через плечо.
В руке у нее щелкнула, открывшись, миниатюрная металлическая пудреница. Гостья наклонилась над крышкой комода к зеркалу. Сделала несколько торопливых движений, которые скорее свидетельствовали о намерении, нежели о действии, поскольку лица пудра не достигала. Получалось, что она пудрит воздух.
А он сидел, улыбаясь ей в блаженной доброжелательности.
Нос ее ничуть не стал белее — но ведь, вероятно, в том-то и состоит искусство его напудривания, чтобы не было заметно. Два-три белых зернышка упали на крышку комода темного дерева. Она наклонилась к ним — воплощенная аккуратность — и сдула их в небытие.
Затем подхватила стаканы и вернулась к нему.
Митчелл глядел на нее чуть ли не с собачьей преданностью:
— Не могу поверить… это действительно происходит, происходит со мной. Вы — действительно здесь. Вот так склоняетесь надо мной, протягивая мне стакан. Ваше дыхание горит у меня на виске. А воздух наполнен какой-то свежестью, будто в комнате благоухает один-единственный, но очень душистый цветок…
Говоря это, он поставил стакан на стол, она тоже, как будто все было предусмотрено и расписано заранее.
— Когда вы исчезнете за дверью… я пойму: ничего этого не было. Вы… вы будете сниться мне всю ночь, а утром я уже не буду знать, что же было явью, а что — сном. Да я и сейчас уже не знаю.
— Выпейте. — Когда он потянулся за стаканом, она бросила с неожиданной резкостью: — Нет, ваш вон тот. Вы что, забываетесь?
— За что?
— За грядущий сон. Пусть он будет долгим и приятным.
Митчелл взял стакан:
— За грядущий сон.
Женщина смотрела, как он глотнул и поставил недопитый стакан.
— Это не первая наша встреча, — задумчиво заметила она.
— Да, вчера вечером, в театре…
— Нет, не только там. Однажды вы меня уже видели. На ступеньках церкви. Вы не помните?
— На ступеньках церкви?! — Голова у него по-идиотски качнулась, он с усилием поднял ее. — Что вы там делали?
— Выходила замуж. Теперь припоминаете?
Рассеянно, поглощенный тем, что ему говорили, Митчелл допил свой стакан до дна.
— Я был на свадьбе?
— Ах да, вы были на свадьбе… весьма на то похоже. — Она резко встала, щелкнула выключателем радиоприемника. — А теперь немного музыки.
В комнату ворвались грубые гортанные звуки тромбона. Женщина задумчиво закружилась перед столом, вращаясь все быстрее и быстрее, ее юбка раздувалась и становилась все шире и шире.
И никто уже не любит,
И никто не приголубит…
Он приложил руку ко лбу.
— Что-то я вижу вас не очень четко… что такое… свет, что ли, гаснет?
Танец-соло все убыстрялся и убыстрялся, погребальный танец триумфатора.
— Свет горит, а вот вы угасаете.
— Грудь… она разрывается на части. Позовите на помощь… доктора…