Автор: Сергей Замятин
Жанр: Фантастика
Год: Год издания не указан.
,
Сергей Замятин. Манок
Человек хуже зверя, когда он зверь.
Рабиндранат Тагор
В желудке заложены интеллект, сознание, темперамент и чувства.
Чарльз Дарвин
Человек на железной кровати, застеленной грязными, с тяжелым духом тряпками думал о Еде.
Сквозь редкие щели окна забитого старыми, почерневшими досками с почти физическим усилием проталкивался холодный свет зимнего дня, скупо высвечивая низкое помещение. Изморось, выступающая по краям затолканных в крупные щели тряпок, казалось, была грязно-серой — цвета пепла. Временами, когда холод за окном набирал силу, гулко щелкал замерзшими голыми ветками кустов, изморось оживала. Она вырастала из серого материнского чрева, бросая ярко белые, похожие на живые лианы, тонкие отростки, которые, жадно обнюхивая в поисках тепла края досок, цеплялись за бахрому ниток и распускались прекрасными причудливыми цветами, напоминавшими человеку что-то совсем другое, поразительно живое. Но проходило время, и белые цветы темнели, съеживались и, распадаясь, превращались в серую слитую с наледью коросту, выталкивающую обратно на улицу неосторожные лучи света.
Кровать стояла в темном углу, противоположном заколоченному проему окна и Человек, закутавшийся в ворох тряпья, был почти недосягаем для хватких лап холода. А если еще подтянуть к груди колени и обнять их руками, сжаться в комок, то и вовсе становилось почти тепло. В таком положении постоянное чувство голода уменьшалось в размерах и на время затихало жадным, злым зверьком в глубине его живота. Впрочем, умом человек понимал, что это самообман, но такое состояние вещей его вполне устраивало. Так легче и незаметнее бежало время. Можно было закрыть глаза и с наслаждением копаться в хаосе обломков воспоминаний, выуживая наиболее теплые и мягкие кусочки прошедшего. Нежно облеплять их бесплотными прикосновениями, процеживать, медленно тянуть их почти неуловимый и забытый аромат и вкус. В такие минуты сквозь крепко зажмуренные глаза несуществующий мир обретал неожиданную цветность и удивительную весомость. Серый, голодный свет зимы отсекался шторами закрытых век и обиженно завывал холодными порывами ветра уже где-то далеко, за гранью сознания. Это состояние можно было назвать сном, грезами наяву. Чем-то почти неотличимым от обычного сна и одновременно фактурно-реалистичным в правдивости образов создаваемых его утомленным мозгом.
Человек любил вспоминать разные вещи. Собственно, казалось давно забытые, затерявшиеся образы появлялись сами собой. Они подобно огромным морским медузам, всплывающим с океанской глубины, медленно вытягивались из самых отдаленных и забытых уголков его памяти, заполняя собой все сознание.
Но, к сожалению, память Человека была дискретна. Огромные куски прошлого выпали из нее, подобно старой штукатурке с потолка заброшенного дома, обнажив заляпанные цементом плошки дранки и провалы с изорванными краями, за которыми стояла тьма небытия. Он очень боялся именно этих немо смотрящих на него кусков пустоты. За ними прятался животный ужас и липкий, как патока, стыд. Что-то такое, что человек ни в коем случае не хотел бы представить себе вновь. Именно поэтому он и заставил их исчезнуть из памяти. Раскрошиться. Распасться. Превратиться ни во что, в зазубренную пустоту, которую лучше обходить стороной.
Но сейчас все, что он мог вспомнить о себе, так или иначе связывалось с Едой. Вернее с ее отсутствием. Он не помнил лиц своих родителей, близких. Не мог точно вспомнить, была ли у него семья, где и как они жили. Но вместе с тем память всегда услужливо подсовывала ему неожиданно разные, яркие образы всяческой снеди, которую он ел когда-то.
…Сейчас в его маленьких детских ручках было зажато большущее пирожное.
Или оно только кажется ему таким большим? Оно правильной прямоугольной формы. По центру разделено тонким слоем коричневого джема, а сверху покрыто толстой пластиной бело-желтого масла пахнущего ванилью. На поверхности масла, на бело-сладкой дорожке возвышается зеленый масляный цветок с плавно сглаженными, матовыми гранями с мягкой, черной ягодой изюма в центре.
Он сидит на скамейке в парке и держит это прекрасное чудо обеими руками.
Сам парк, окружающий его, почти не виден. Очертания желтой песчаной дорожки расплываются за кончиками его маленьких красных сандалий. Деревья — это просто пятна шелестящей зеленой краски на самом краю бокового зрения.
Издали слабо слышна музыка, порывы которой приносит теплый ласковый ветер. Слева и справа над его головой — голоса Родителей. Слова их речи знакомы, но не вполне понятны. Они говорят о чем-то, о своем, взрослом, в данный момент ему совершенно ненужном. Нагревшееся за день дерево скамейки приятно греет спину. Мир солнечно, пронзительно ярок, и вместе с тем недвижим, статичен. Кажется, что тополиные пушинки неподвижно замерли в воздухе, лениво перебирая мохнатыми лопастями.
А пирожное…
Пирожное можно есть по-разному.
Нет. Он, конечно, не будет кусать все сразу, нарушая и перемешивая тонкие грани вкуса его разных частей. Сначала можно слизнуть, собрать на кончик языка отдельные, особо нахальные крошки теста с боковинок. Потом разломить его вдоль на две почти равные части по линии джема. Верхнюю, самую вкусную часть, он оставит на потом. Нижняя половинка с джемом сверху и золотистой поджаристой корочкой внизу сейчас сама становится отдельным пирожным.