— Если это так, с какой стати я сделал вас голландцем?
— Чтобы было проще дифференцироваться от самого себя. Я это уже объяснял.
— Но почему именно голландец, а не папуас или эскимос?
— До такого ты не додумался.
— А откуда взялся весь этот янсенистский бред? Ведь я же абсолютно неверующий.
— Это только подтверждает, что в глубине души ты не чужд мистики.
— Довольно с меня этих дешевых психоаналитических штучек!
— Смотри, как ты сердишься, стоит копнуть тебя поглубже и затронуть то, что ты в себе подавляешь.
— И вы туда же! В двадцатом веке все просто помешались на комплексах.
— И в результате появился убийца, возможный только в двадцатом веке: это ты.
— Если в ваших бреднях есть хоть доля правды, то какой же это жалкий и нелепый убийца.
— Я же тебе сказал: каждый заслуживает своего преступника. Увы, мой бедный Жером, тебе далеко до Джека Потрошителя или печально знаменитого Ландрю, который сжег девять жен, чтобы завладеть деньгами. Тебе под стать только такой убийца, как я.
— У меня с вами нет ничего общего!
— Трудно с этим смириться, да?
— Если вас послушать, то можно вообразить, что я доктор Джекил, а вы мистер Хайд.
[2]
— Ишь куда хватил! Нет, ты не такой добряк, как доктор Джекил, а живущий в тебе убийца не идет ни в какое сравнение с кровожадным монстром Хайдом. Ты же не ученый-фанатик, а всего лишь обычный менеджер, и единственное, что тебя отличало от остальных, — это была твоя жена. А в последние десять лет твоей единственной добродетелью было твое вдовство.
— Почему вы убили Изабель?
— Странно. Ты ведь только что не верил, что это я убил ее. Рассуждая о комплексе вины, я тебе так запудрил мозги, что ты вдруг мне поверил и даже интересуешься, почему я убил твою жену. Я вижу, ты готов поверить чему угодно, лишь бы только не усомниться в собственной невиновности.
— Отвечайте: почему вы убили Изабель?
— Я не отвечаю на некорректно сформулированные вопросы. Стоило бы спросить: «Почему я убил свою жену?»
— Об этом не может быть и речи.
— Ты все еще не веришь, что я — это ты?
— Я никогда в это не поверю.
— Какое преклонение перед своим я. «Я — это я, ничто и никто, кроме меня. Я — это я, значит, я не стул, на котором я сижу, и не дерево, на которое я смотрю. Я отличаюсь от всего мира и умещаюсь в границах собственного тела и разума. Я — это я, то есть я не проходящий мимо господин, тем более если этот господин — убийца моей жены». Вот твое жизненное кредо.
— Да, это мое кредо.
— Люди вроде тебя научились замечательно жить не думая. Ведь в жизни столько поводов для волнений, а тут еще твое маленькое я то и дело задает неприятные вопросы. Все это тревожит и угрожает нарушить твой покой. По счастью, люди изобрели замечательный способ, как этому противостоять: они перестали думать. Зачем думать? Пусть думают те, кому положено думать по роду их деятельности: философы, поэты. Так жить гораздо удобнее, тем более что можно себе позволить полностью игнорировать плоды их раздумий. Так, один замечательный философ еще три века назад сказал, что «пристрастие к своему я заслуживает ненависти»,[3] а великолепный поэт прошлого века провозгласил, что «во мне живет другое я»;[4] что ж, звучит очень красиво, это можно обсудить во время светского ужина, но все это ни в малейшей степени не поколеблет нашей святой уверенности, что я — это я, а ты — это ты, и каждый — сам по себе.
— Лучшее доказательство, что я не вы: язык у вас подвешен гораздо лучше, чем у меня.
— Так бывает, когда своему внутреннему врагу слишком долго затыкают рот, и стоит ему освободиться от кляпа, как его уже не остановишь.
— Еще одно доказательство: когда я затыкал уши, я вас не слышал.
— Что же тут такого? Ты десятки лет не слышал меня, даже не затыкая ушей.
— Вот вам еще одно доказательство: я ничего не смыслю в янсенизме и прочих «измах». Вы гораздо образованнее меня.
— Ничего подобного. Просто я та часть твоего я, которая ничего не забывает. Вот и вся разница. Если бы у людей была хорошая память, они свободно обсуждали проблемы, кажущиеся им недоступными.
— Ну, вот вам еще одно доказательство, что я не вы: я терпеть не могу кокосовое масло.
Текстор расхохотался.
— Тоже мне доказательство!
— Но это так: я даже смотреть на него не могу, а вы признались, что обожаете его. Ну что, вам нечего возразить?
— Сейчас я тебе все объясню: та часть твоего я, что не выносит кокосовое масло, никогда не признается, что глотает слюнки, когда видит хот-доги, которыми торгуют на бульваре Менильмонтан.
— Ну что вы плетете?
— Если месье регулярно посещает деловые завтраки и ужины, где подают тюрбо с нежными овощами и прочие выкрутасы, то он стыдится сидящего внутри деревенщины, который на словах презирает гадости вроде кокосового масла или хот-дога с бульвара Менильмонтан, а сам только и мечтает о том, как бы дорваться до этих простолюдинских радостей и нагрузиться ими до отвала.
— Ну что вы плетете?
— Если месье регулярно посещает деловые завтраки и ужины, где подают тюрбо с нежными овощами и прочие выкрутасы, то он стыдится сидящего внутри деревенщины, который на словах презирает гадости вроде кокосового масла или хот-дога с бульвара Менильмонтан, а сам только и мечтает о том, как бы дорваться до этих простолюдинских радостей и нагрузиться ими до отвала. Ты часто ходил с женой в тот квартал, на кладбище Пер-Лашез. Она любовалась прекрасными деревьями, вскормленными покойниками и могилами безутешно оплакиваемых невест. А тебя гораздо больше волновал запах сосисок, которые поджаривали на противоположной стороне улицы. Ты бы скорее провалился сквозь землю, чем признался бы в склонности к столь низменным утехам. Но я — та часть твоего я, которая никогда себе ни в чем не отказывает.