— Наконец-то я узнал название своего любимого шедевра; ее имя. И какое красивое имя! Все эти годы, признаться, я боялся, что даму моего сердца зовут Сандра, Моника, Раймонда или Синди.
Помолчав, он продолжил:
— Наконец-то я узнал название своего любимого шедевра; ее имя. И какое красивое имя! Все эти годы, признаться, я боялся, что даму моего сердца зовут Сандра, Моника, Раймонда или Синди. Уф, какое облегчение! У нее было восхитительное, музыкальное и чистое, как родник, имя. Имя — это уже кое-что, говорил несчастный Люк Дитрих. Я столько лет любил эту женщину и при этом не знал ее имени. Теперь я знал о ней все: я познал ее и в любви и в смерти, и я узнал ее имя.
— По-вашему, это и есть «знать человека»? — с ненавистью произнес Ангюст.
— По-моему, это значит любить человека. Никто так не знал и не любил Изабель, как я.
— Разве так любят?
— А кто ее любил больше меня?
— Неужели вы такой придурок, что не понимаете, что любить человека — значит жить с ним, говорить с ним, спать с ним, а вовсе не уничтожать?
— О-ля-ля! Кому нужны эти громкие слова! Сейчас я, конечно, услышу еще одну банальность: «Любить — это смотреть в одном направлении».
— Заткнитесь!
— Что с вами, Жером Ангюст? Вам плохо?
— Да, мне стало плохо после всего, что вы тут порассказали.
— Не стройте из себя оскорбленную невинность. Скажите спасибо, что я пожалел вас и опустил подробности. Черт возьми, до чего же чувствительны эти людишки, которые ни разу в жизни не убивали!
— Вы знали, что двадцать четвертого марта тысяча девятьсот восемьдесят девятого года была Страстная пятница?
— А я думал, вы неверующий.
— Да, я неверующий. Но вы неслучайно выбрали этот день.
— Клянусь, это чистое совпадение.
— Я-то был уверен, что негодяй, совершивший это преступление, нарочно выбрал этот день. Я готов задушить вас за все, что вы совершили!
— Чего это вы так убиваетесь из-за чужой женщины, которая умерла десять лет назад?
— Хватит играть комедию. Давно вы меня преследуете?
— Надо же, какой Нарцисс! Как будто я вас преследовал!
— Сначала вы мне врали, что вам нравится приставать к чужим людям и мучить их своей болтовней.
— Но это так и есть.
— Допустим. Но зачем вам понадобилось мучить человека, чью жену вы зарезали?
— Как? Так это вы были мужем Изабель?
— Как будто вы этого не знали!
— А я еще говорил о совпадениях!
— Хватит притворяться! Десять лет назад вы убили женщину, которая была смыслом моей жизни. Но вам показалось этого мало, и вы решили окончательно уничтожить меня: для этого вы рассказали мне не только об убийстве, но и о том, как изнасиловали ее двадцать лет назад, о чем я даже не знал.
— Какие же мужчины эгоисты! Если бы вы повнимательнее пригляделись к Изабель, вы бы поняли, что она скрывает что-то от вас.
— Я догадывался, что она скрывает какую-то печальную тайну. Но она не хотела о ней говорить.
— И вас это устраивало.
— Избавьте меня от своих нравоучений.
— Я по крайней мере не такой трус, как вы.
— О да. Насилие, убийство — очень мужественные поступки, особенно если имеешь дело с молодой и хрупкой женщиной.
— Почему же вы ничего не предпринимаете, если знаете, что я изнасиловал и убил Изабель?
— А что я, по-вашему, должен делать?
— Несколько минут назад вы сказали, что готовы задушить меня.
— Так вы этого от меня ждете?
— Да.
— Не дождетесь! Я не доставлю вам такого удовольствия. Я вызову полицию.
— Трус! Бедная Изабель! Вы не заслуживали ее!
— Она еще меньше заслуживала, чтобы ее насиловали и убивали.
Я вызову полицию.
— Трус! Бедная Изабель! Вы не заслуживали ее!
— Она еще меньше заслуживала, чтобы ее насиловали и убивали.
— Я, по крайней мере, всегда иду до конца. А вы только и способны, что вызвать полицию. Месть с помощью посредников.
— Я придерживаюсь таких же убеждений, как и моя жена.
— Лживый прохвост! Изабель имела право отказаться от мщения, потому что была жертвой. А у вас такого права нет. Прощать может только пострадавший.
— С чего вы взяли, что я вас прощаю? Но я не желаю творить правосудие собственными руками.
— Вы просто трус, который прячется за красивыми словами!
— Вы уже и так разрушили мою жизнь. И я не хочу из-за вас доживать свои дни в тюрьме.
— Как вы все хорошо просчитали! Никакого риска! Подальше от опасности! Изабель, полюбуйтесь на своего любящего муженька!
— Я против смертной казни.
— Жалкий слюнтяй! С ним говорят о любви, а он витийствует, словно на трибуне.
— Вам не понять, какое требуется мужество, чтобы выступать против смертной казни.
— Кто говорит о смертной казни, недотепа? Что вы вообще об этом знаете, придурок? Уверен, что вы, конечно, всей душой против воровства, но если найдете чемоданчик, полный долларов, то не растеряетесь и с чистой совестью присвоите его себе. Никогда не упускайте своего случая, жалкий червяк!
— Причем тут все это? Даже если я вас убью, моя жена не воскреснет.
— Но ведь в глубине души или, вернее, кишок вам очень хочется убить меня. Так убейте! И вам полегчает!
— Нет.
— Что же течет у вас в жилах? Кровь или гнилая водица?
— Месье, я не собираюсь вам ничего доказывать. Я иду за полицией.
— И вы полагаете, что я буду вас здесь дожидаться?
— Я успел вас очень хорошо рассмотреть. И подробно опишу ваш портрет.