Киммериец приподнял пылающий жгут, чтобы не замочить его в воде. Когда конь, перемахнув ручеек, одолел неширокую каменистую осыпь у берега, огненный шар снова коснулся травы — магический и страшный талисман, рождавший пламенную стену. Теперь она протянулась по обе стороны речушки, и южный ее край быстро догонял северный; здесь пламя бушевало с такой же яростью, с тем же неистовством, как и на другом берегу ручья.
Страшен степной пожар! Подгоняемый ветром, он катится все дальше и дальше, оставляя за собой полосу выжженной мертвой почвы, пепел и прах, почерневшие трупы животных, обугленные кусты, закопченные камни… Случалось, степь, подожженная молнией или костром неосторожного странника, выгорала на многие дни пути, превращаясь в засыпанную серой пылью равнину, ибо лишь две вещи могли остановить огонь: обильный дождь либо участок с влажной почвой, покрытый сочными травами. Как раз такие земли лежали к западу, и Конан знал, что пламя стихнет, еще не докатившись до оврага, где они с Сайгом бились вчера с собаками. Знали это и преследователи, но повернуть не могли: пламенный вал обрушился бы на них раньше, чем лошади успели домчать седоков до безопасных мест, до зеленых лугов у границ Хаббатеи, до края озер и речек, до богатых влагой земель, способных смирить ярость огня.
И потому хаббатейцы ринулись вперед, к лощинке и руслу ручья, суливших спасение. Прорваться сквозь пламенную стену на восход солнца! Сейчас они не думали ни о чем другом; оба сбежавших пралла были забыты, как и приказы, полученные в Сейтуре либо По-Кате.
Страх мучительной смерти преследовал солдат; ужас, который был сильнее наказа командиров и жажды мести за погибших товарищей.
Заметив, что отряд устремился к речушке, Конан, отшвырнув свою веревку, погнал коня на восток. Он опережал хаббатейских всадников на добрых пять тысяч локтей; и потому, когда первый солдат преодолел огненную завесу, киммериец уже скрылся за большими валунами, разбросанными у самой воды. Позиция оказалась отличной; он мог бить в упор, оставаясь невидимым и неуязвимым. В колчане у Конана было лишь два десятка стрел, но на другом берегу, за камнями, засел Сайг, и если они не станут мазать слишком часто, хаббатейцам придет конец. По крайней мере, половине из них! А затем клинок и секира закончат то, что начали лук и стрела.
Высунувшись из своего убежища, Конан помахал рукой приятелю. Тот устроился меж двух округлых гранитных глыб и стоял сейчас, широко расставив ноги, со снарядом, наложенным на тетиву. Киммерийца и асира разделяла сотня шагов, и все это пространство простреливалось насквозь; поистине, жизнь хаббатейцев висела на остриях их стрел.
Довольно кивнув головой, Конан тоже взялся за лук. Когда первый из вражеских солдат возник на фоне дымного облака, затянувшего ручей, он не стал стрелять, а вновь махнул рукой Сайгу; тот спустил тетиву, и хаббатеец свалился с коня, подняв фонтан брызг. Добивать его не требовалось: оперенное древко торчало из виска.
За ним выскочила целая группа, пять всадников и обе собаки. Поначалу Конан целил в псов, которые были куда опасней людей. Эти мастафы, твари сильные и живучие, нанесли большой урон его запасам: он трижды выстрелил в каждую собаку, пока они не успокоились на дне ручья с перебитыми позвоночниками. За это время Сайг разделался с солдатами, промазав всего лишь раз; лишь одна из его стрел воткнулась в круп лошади.
Вероятно, ее испуганное ржание предупредило остальных хаббатейцев об опасности. Они вынырнули из огня плотной кучкой, готовые к бою, на ходу растягивая луки. Грохотали копыта коней, обугленные перья на шлемах солдат торчали словно когтистые птичьи лапы, по их широкоскулым закопченным лицам струились ручейки пота, их кожаные доспехи тлели и дымились. Но эти хаббатейцы были настоящими воинами! Едва успев спастись от демонов огня, едва завидев трупы погибших, они припомнили и цели свои, и назначение, и отданные им приказы. Беспорядочная толпа всадников стремительно развернулась в цепочку, и на валуны, темневшие по берегам ручья, обрушился поток стрел.
Конан, то прячась за гранитными глыбами, то высовываясь по пояс, стрелял и стрелял — до той поры, пока ладонь его, шарившая в колчане, не встретила полную пустоту. Один из хаббатейских снарядов пробил полу его куртки, другой взрезал кожу на виске; если не считать этих потерь, он остался цел и невредим. Метавшиеся посреди ручья кони и всадники мешали разглядеть, как идет дело у Сайга; оставалось лишь надеяться, что рыжебородый не ранен еще раз и сумеет дать достойный отпор врагам.
Их было еще поболе десятка; сообразив, откуда летят стрелы, они разделились, обнажили мечи и погнали коней на берег. Пятеро мчались к Конану, шестеро — к Сайгу, и это было неважным раскладом: из-за своей раненой ноги асир потерял подвижность. Сейчас, когда у беглецов и их преследователей кончились стрелы, все решала схватка грудь о грудь, в которой залогом успеха являлись телесная мощь, искусство владения оружием и ловкость. Силой Сайг не был обделен, да и топором своим пользовался с редкостной сноровкой, но вот что касалось ловкости и быстроты… С больной ногой не побегаешь! Однако сейчас Конан не мог ему помочь; у него хватало своих проблем. А потому, выхватив клинки, он изготовился к рукопашной.