— Может, они нас не увидят, зато услышат, — сказал асир.
— Подумают, что скачут царские гонцы.
— То ли подумают, то ли нет! Давай-ка наладим их к Нергалу, приятель!
— Проскочим, — возразил Конан. — Пока эти жабы возьмутся за луки, будем уже далеко. В такой тьме нас стрелой не достанешь! Кромом клянусь, проскочим! Проскользнем, как тени с Серых Равнин!
* * *
Но проскользнуть как тени им не удалось.
До квадратной сторожевой башенки было еще с полсотни шагов, а на дороге уже появились два стража — один с факелом, другой с луком. Факелоносец протяжно закричал, требуя остановиться и предъявить грамоту либо иной знак, разрешающий проезд в ночное время; стрелок на всякий случай оттянул тетиву.
Конан и Сигвар пришпорили коней. Мерная дробь копыт перешла в лихорадочный барабанный грохот, и солдаты, стоявшие на дороге, видно поняли, что неведомые всадники не собираются замедлять ход. Воин с факелом с громкими криками бросился к башне, а лучник, выказав завидное хладнокровие, метнул стрелу. Она прошелестела у самого виска Конана, заставив его мрачно усмехнуться. Что ни говори, эти хаббатейские лучники знали свое дело! Солдат бил явно по звуку; вряд ли боги даровали ему такое же острое зрение, как у киммерийца, а значит, он не видел на темной дороге ни людей, ни их скакунов. Однако ж по топоту копыт смог прикинуть, где у всадника голова!
Но своей собственной он лишился. Топор Сигвара описал полукруг, и тело хаббатейца с глухим шумом рухнуло на дорогу. Его голова откатилась к обочине, прямо под ноги выскочивших из караульной солдат. Конан успел заметить отблески кроваво-красного огня на их бронзовых щитах, развевающиеся перья, подъятые клинки, торопливо вскинутые луки. В следующий момент сильный жеребец унес всадника в безопасную темноту; киммериец пригнулся к гриве коня, обхватив его теплую шею, и свистнувшие над ними стрелы канули в ночь.
Сигвар, размахивая секирой, с диким гиканьем погонял скакуна. Грохот копыт мешал Конану разобрать его торжествующие вопли, но в душе киммерийца не было радости. Хоть они и прорвались мимо сейтурской заставы, но нашумели — и не просто нашумели, а снесли голову одному из стрелков. Что теперь подумают солдаты? Примут их за разбойников? Догадаются, что мимо них промчались сбежавшие из столицы праллы? И что они сделают, эти хаббатейские жабы? Пустятся в погоню?
Но позади все было тихо, и Конан постепенно успокоился. Кони уносили беглецов на восток, и с каждым их скачком расстояние до Хаббы и ее залитых кровью ристалищ увеличивалось на шесть локтей; по обочинам дороги по-прежнему маячили едва заметные в темноте дома и деревья, каменные обелиски, увенчанные шарами, да высокие стены постоялых дворов.
Стояла тишина, нарушаемая лишь мерным топотом, скрипом седел, лошадиным храпом да редкими сонными вскриками птиц. Хаббатея, богатая, обильная, пресыщенная Хаббатея дремала под бархатисто-черным южным небом, нежилась в объятиях теплого ночного ветерка, игравшего среди виноградных лоз и ветвей персиковых деревьев. Хаббатея спала.
Однако сон ее был чуток!
Где-то далеко, за спинами мчавшихся к восходу солнца всадников, заревел рог. Голос его был тревожным и прерывистым; звуки накатывались один за другим, словно морские волны, торопившиеся к далекому берегу. Они догоняли беглецов, впивались в затылок подобно невидимым стрелам, били в уши, заставляли руки невольно тянуться к оружию.
— Трубят! — сказал Сайг, придержав жеребца.
— Трубят, — согласился Конан. — Но далеко, у Сейтура. В По-Кате их не услышат.
По-Ката была третьим и последним из хаббатейских городков, стоявших вдоль Великого Пути. Конечно, и там имелась застава, такая же, как в Хире и Сейтуре, но киммериец рассчитывал, что ее удастся проскочить. Главное — внезапность! Если надо, они снесут еще пару голов, вырвутся в степь, покинут Путь Нефрита и Шелка, разыщут холмы да овраги или место с высокой травой и там поиграют в прятки с погоней… Сейчас, когда до спасительного степного раздолья было рукой подать, Конан вдруг ощутил прилив уверенности и силы. Великий Кром! Стоит ли беспокоиться из-за хаббатейских ублюдков? Они с Сайгом стреляют не хуже этих жаб! Колчаны у них набиты стрелами, а всякую погоню можно заманить в засаду… Он уже представлял, где устроит ее — среди кустарника, на берегу степного ручья или на склоне оврага.
Но рог все трубил и трубил, хоть с каждым прыжком скакунов звуки его становились глуше.
— Надо было прирезать этих шакалов, — недовольно пробурчал Сайг. — Их там всего-то шесть или семь… Прибили бы и ехали спокойно, клянусь потомством Имира!
— Сказано тебе, не тревожься! В По-Кате их… Киммериец оборвал фразу посередине, уставившись на яркую точку, что вспыхнула словно звезда, вдруг взошедшая над самым горизонтом. Но этот алый проблеск не был звездой; звезды — хвала Митре! — следуют начертанными им дорогами и не выскакивают в небеса, как вспорхнувшая с ветки птица. К тому же за первым алым огнем загорелся другой, потом — третий и четвертый; они тянулись цепочкой к востоку, как раз туда, куда лежал путь беглецов.
Обернувшись, Конан увидел такое же ожерелье из светло-красных бусин, сиявших и переливавшихся в темноте. Оно висело прямо над Великим Трактом, и чудилось, что вдоль него стоит шеренга воинов-исполинов, вздымающих к темным небесам алые светящиеся шары. Или факелы, что пылали на удивление ровным и ярким огнем.