— Я не обижаюсь. А ты действительно хочешь меня?
— Если честно, то не отказался бы.
— Почему?
— Ты очень привлекательная женщина.
— И этого для тебя достаточно?
— Обычно для мужчины этого более чем достаточно. Особенно, если он свободен.
— А ты свободен?
— Уже два года.
— Я имею в виду не формальные обязательства, налагаемые браком.
— Тогда… тогда не знаю.
— Ты всё ещё любишь мать Рашели?
— Может, люблю. А может, и нет. Не уверен. Любовь вообще странная штука.
— Тогда… тогда не знаю.
— Ты всё ещё любишь мать Рашели?
— Может, люблю. А может, и нет. Не уверен. Любовь вообще странная штука. Я ведь любил и свою первую жену, однако развёлся с ней. С Ритой тоже… — Я с опозданием прикусил язык. — Прости, что напомнил об этом.
Анн-Мари перевернулась набок, спиной ко мне.
— Ничего, — глухо ответила она. — Всё уже в прошлом. В далёком прошлом. Хотя… Впрочем, не важно.
— Ты до сих пор любишь Арчибальда?
Несколько секунд она молчала.
— Отвечу твоими же словами: может, да, а может, и нет, не уверена. Ты прав — любовь действительно странная штука. Когда я думаю о нём, то чувствую, что ненавижу его. И всё же… Понимаешь, после него у меня не было ни одного мужчины. Ни единого. Целых семь лет. Это ужасно, невыносимо — но я ничего не могу с собой поделать.
Мы замолчали. Я не знал, что ответить на этот отчаянный крик души. Любые слова тут были бессильны.
Через несколько долгих минут Анн-Мари произнесла:
— Ну ладно, пора спать. Спокойной ночи, Стив.
— Спокойной ночи, Энни, — ответил я.
Ещё добрых полчаса я пялился в потолок, пока не заснул.
15
Клонившееся к закату солнце скрылось за тучей, и на землю опустилась тень. Подул прохладный ветер, шурша листвой в кронах деревьев. С минарета ближайшей мечети гнусаво заорал через громкоговоритель муэдзин, призывая правоверных к очередному намазу. Словно вторя ему, издали донёсся колокольный перезвон, извещавший православных о начале вечерней службы. За оградой парка, по широкому проспекту неслись потоки автомобилей, по тротуарам шагали прохожие, спеша по своим делам, в небе сновали флайеры.
Жизнь в Николайбурге шла своим чередом, размеренно и обыденно, как будто ничего особенного не происходило. Как будто не было недавней атаки габбаров и над планетой не нависала угроза ядерной бомбардировки. Как будто не существовало полутора миллиарда переселенцев, обживающих сейчас заброшенные города и веси. Горожане обезопасили себя от наплыва мигрантов-нахлебников государевым указом и на том успокоились. Остальное не наша проблема, решили они, пусть этим занимаются другие. Хотя бы и альвы…
Точно так же вели себя новороссийцы четыре года назад, когда в их систему вторгся человеческий флот. В подавляющем большинстве своём они просто ждали освобождения, почти ничего не предпринимая, чтобы приблизить этот миг. Не последнюю роль тут сыграл царь Новороссии, Александр IX, который призвал своих подданных сохранять спокойствие и, цитирую, «не поддаваться на провокации», а народ, привыкший всегда и во всём слушаться своего государя, послушался его и на сей раз. Были, правда, отдельные очаги сопротивления, то тут то там поднимались стихийные восстания, но их быстро и без особых усилий подавляли. Альвы же, не опасаясь за свои тылы, бросили против нас все присутствовавшие в системе силы и не позволили нам вовремя заблокировать дром-зону. Когда же на помощь к своим союзникам явились дварки, нам пришлось уйти несолоно хлебавши.
«Вот наглядный пример ущербности деспотии, — размышлял я, сидя на одной из скамеек, тянувшихся вдоль широкой парковой аллеи. — Любой деспотии, даже самой просвещённой и благожелательной к своим гражданам. Всё-таки прав был Падма, безусловно прав, не желая совмещать функции монарха и главы правительства. Отсюда один шаг к авторитаризму, который подавляет личность, лишает людей права жить своим умом и самостоятельно принимать решения, превращает народ в безликую толпу, послушно следующую за своим поводырём…»
На Новороссии мы находились уже седьмой день.
Позавчера, в понедельник, Анн-Мари была зачислена в штат телекомпании, где работал Руслан Кузнецов, а Рашель впервые отправилась на занятия в местную школу. Дочка была не в восторге от перспективы возвращения в детство, однако понимала, что это необходимо — как из соображений конспирации, так и для выполнения поставленной перед ней и её отрядом задачи.
Что же касается меня, то в ближайшие пару месяцев работа по специальности мне не грозила. Согласно моей легенде, у себя на родине я был лётчиком (что, в принципе, соответствовало истине), но в Государственной канцелярии гражданской авиации, куда я сунулся со своей арранской лицензией, мне дали от ворот поворот. Чиновник, с которым я беседовал, заверил меня, что в связи с резким приростом населения планеты они, конечно, нуждаются в пополнении лётного состава, так как чуть ли не ежедневно открываются всё новые и новые рейсы. Однако прежде мне следует досконально овладеть русским языком, а затем пройти курс переквалификации, чтобы освоиться с принятыми на Новороссии стандартами. Я явно был не первым инопланетным лётчиком, который обращался с предложением своих услуг, потому что на прощание мне вручили диск с английским и испанским переводами Устава гражданской авиации Новороссии, соответствующими терминологическими словарями, а также пропуском на свободное посещение лекций в Николайбургском лётном училище.