1 июля вражеский дозор из тридцати – сорока человек просочился сквозь позиции пехоты у выдвинутого аванпоста 12-й батареи. Атака была неожиданной и последовала после совсем короткой артподготовки, которую вели минометы и легкие орудия. Это было в 4.30. Пехота сделала временный отход от пункта проникновения. Линия передового наблюдения была нарушена, и наблюдателю пришлось бежать в штаб роты, чтобы вызвать огонь на позиции пехоты. Дозор противника привел в замешательство связистов в блиндаже, где они пытались установить связь. Телефон был расстрелян вдребезги, и противник захватил его с собой. Радиооператору удалось спрятаться, но разведчики захватили радиостанцию и карту артиллерийского наблюдателя. Они также утащили с собой тело одного из наших мертвых пехотинцев. Они оставили одного из своих собственных убитых. Мы потратили восемьдесят семь снарядов, отбивая атаку. В траншее и перед проволокой заграждения в этот вечер насчитали двадцать восемь убитых со стороны противника.
Пожалуй, было бы принятием желаемого за действительное, если бы мы вообразили, что нас оставят в покое этим летом. Конечно, мы ошибались. И снова мы идем к тому, чтобы все подверглось коренному изменению. Не то чтобы мы этого избегали! У нас все еще есть скрытые силы, ускоряющие наше движение и придающие твердость нашим голосам, когда мы чувствуем опасность.
Впереди у нас лето и третья зима. Они не хотят примириться с мыслью о том, что им придется продолжать служить без отпуска. Сам я стою в стороне с легкой улыбкой и наблюдаю за ходом событий. Все идет по плану – плану, сотканному судьбой. Мы лишь только винтики. Век переживает свою болезнь. Поживем – увидим, хватит ли у него сил преодолеть хаос. Я сохраняю спокойствие – спокойствие, при котором не пытаешься бороться с ходом событий, а проходишь через них как бы трансформируясь, в результате чего ничто не меняется в нашем характере, за исключением того, что мы глубже постигаем себя.
Я не озабочен относительно себя самого, выпавшая на нашу долю жизнь проста, и всегда у тебя есть каждодневные обязанности. Меня только печалит, что вы будете испытывать боль, я боюсь, что вы можете устать и потерять душевный покой. Я не устал. Черных моментов немного, и они случаются редко. Дивизия также не устала. Некоторые думают, что она измотана, но солдаты движимы только надеждой, надеждой и мечтой о доме. Они будут разочарованы. Дивизия измотана не более, чем любая другая. Нам не будет подмоги, я в этом уверен. Но лето будет более легким, и еще раз это будут цветы и травы вместо жары и пыли. Как очень удачно сказал Йо: «Некоторые видят изморозь, бледную луну и, может быть, кота, крадущегося в темноте; другие видят только мороз в кустах. В этом нет особой заслуги, это образ жизни. Нас просто сделали такими».
Это придает много сил. Я рад этому, Йо.
Немцы развернули наступление на Южный сектор 5 июля семнадцатью бронетанковыми дивизиями – все, что удалось собрать. Русские, однако, ожидали за обширными минными полями, а их главные силы были оттянуты за линию фронта. В течение семи дней немцы подготавливали отход. Почти сразу же русские развернули контрнаступление, и к концу месяца оно охватило и Центральный сектор. В связи с этим дивизия Пабста, которая, судя по всему, находилась в резерве в районе Смоленска, спешно была переименована в Юго-Восточную и брошена на помощь, чтобы сдержать натиск русских, перерезавших коммуникации немцев за Орлом. Это предприятие имело некоторый успех, но Орел пришлось оставить 5 августа. Последовавший отход поначалу был неспешным, но приобрел беспорядочный характер, когда немцев стали донимать атаки с воздуха, партизаны и прорывавшиеся группы пехотинцев. Эти события умчали Пабста назад через Брянск, через Десну на северо-запад к автомагистрали Москва – Минск. Там, в оставшемся загадкой и не описанном им бою, он встретил свою смерть, которая так часто занимала его ум.
В 7.30 мы оставили Гридино и двинулись к «автостраде». Небо было в сплошной облачности, видимость плохой, и нас тихо поливал дождь. Мы в последний раз бросили взгляд на наши огороды и дружелюбные холмы, прежде чем наши транспортные средства изменили курс. Лошади неизменно шли впереди. Их бока округлились, и они лоснились после долгого отдыха. Мы двигались быстро. В 13.00 достигли Ярцева и остановились среди развалин больших зданий. Мы стояли на краю границы травяного покрова у жалкой дороги, обращенной к сохранившемуся основанию гипсового памятника, реликвии пролетарской культуры. Шел пар над полевой кухней.
В 15.00 мы начали посадку на поезд. Наклонная платформа была достаточно широка для того, чтобы на ней поместились все машины боевого эшелона. Все проходило быстро. Вскоре все транспортные средства были закреплены деревянными крепителями и прикручены проволокой. Лошади были на своих платформах, по колено в сене. Между машинами возводились бивуаки, потому что места в сене возле лошадей для всех не хватало.
Северинов, русский наемник, пришел, чтобы попрощаться (по-видимому, санитар, – не из тех, кто принимал присягу в качестве бойца). Переменчивая фортуна в перипетиях войны сделала его бездомным. Несколько недель он служил в части, а теперь хотел остаться со своей семьей, которая нашла работу в Ярцеве. К нам он пришел с тяжелым сердцем, молчаливый и замкнутый, и мне пришло в голову, что он, должно быть, носит на душе тяжелый груз печальных воспоминаний. Он нашел в нас некую опору. Теперь, когда он стоял передо мной, его длинная костлявая рука еще раз пожала мою. В этом его пожатии было все, что он хотел бы выразить словами.