Как раз сейчас батарея производит быстрый выстрел – второй за этот вечер. Черный дым от зарядов с пламегасителем означает, что выброс пламени виден не всегда. Глухо захлопываются замки, позвякивают патронники, потом опять слышишь голос сигнальщиков: «Алло, «Красный»-два… у нас тут ничего нового». Четко и ясно, хотя и почти монотонно. Чувствуешь, как все слаженно работают – наблюдатели наверху, сигнальщики, артиллеристы.
Со вчерашнего дня я опять на позиции передового дозора. Прошедшей ночью не сомкнул глаз. То артобстрел со стороны противника, то открывает огонь наша артиллерия. Мы еще больше укрепили свою землянку. Сегодня спокойнее. Пыль и дым все еще медленно затягиваются через вход, но до тех пор, пока не смещается балка или огромный кусок земли не падает в солдатский котелок, мы не особенно обращаем внимание.
День склоняется к вечеру. Моя стальная каска становится тяжелой, а язык немеет от чрезмерного курения. Солнце заглядывает в блиндаж. Как хорошо глотнуть вина.
Я поднимаю пыльную бутылку, держу ее в клубящемся, освещенном солнцем дыму и любуюсь игрой цветов, зеленого и красного. Ну чем не испанская Мадонна с такой вот мантией?
Мой сосед сбоку распластался и спит. Во сне его лицо бледное и страдальческое. Вижу щетину на его подбородке. У нас есть русская бурка, которой мы укрываем ноги, а если получается, то и уши. Фактически только один из нас спит в какое-то одно время, но в холодную ночь под ней хватает места на двоих.
Несколько позднее прибыли лейтенанты Мак и Класс, а Ганс и я пошли обратно. Мы подтянули ремешки наших стальных касок и поспешили. Не очень-то приятно находиться в ожидании пули, когда идешь в лунную ночь через голый холм. Нам хотелось поскорее оставить его позади, миновать многочисленные воронки от снарядов, вытоптанное, обожженное и изъезженное хлебное поле перед Т., весь в воронках перекресток дорог с зияющими ямами. Часовой у противотанкового орудия вежливо спросил у нас пароль. Затем миновали подбитый танк, а потом уже низина, где мы всегда закуриваем сигарету.
И снова я наблюдал за целью 215. На пересечении дорог было несколько позиций зенитной артиллерии. На открытом месте появился человек, снял свою шинель, остался стоять в рубашке с короткими рукавами под ярким солнцем, затем беззаботно побрел на пруд купаться. «Рейнхард, – сказал я, – Рейнхард, ты только посмотри на это, ну не наглость ли?» Мы сидели на корточках, и у нас руки чесались ввязаться в драку. Хоть бы только какое-нибудь орудие проследовало мимо! Но бог войны был добр. Появилось даже два орудия. Они подошли, тряско, но проворно перебравшись через холм мимо точки 235, и двигались по направлению к 315. Какая удача! Был отдан приказ открыть огонь: «…доложить о готовности… Огонь!»
Мы ждали – вот оно… трра-ах… и затем грибообразное облако!
Наш иван был насмерть перепуган: снаряд 155-миллиметрового калибра – не пасхальное яйцо. Он схватил свой китель и исчез в укрытии, подняв столб пыли. Возницы тронули лошадей и галопом поскакали прочь. Мы застали их в пункте 325. Одна из лошадей ходила по кругу без кучера, и мы почувствовали себя лучше.
Это было забавно, отец. Это нас ободрило, и я подумал о твоих рассказах о Березине. Разве ты сам не делал такого же рода вещи? Ты лежал в ожидании и смеялся. «Смотри, сейчас они попрыгают!» – говорил ты. Мать всегда сердилась по этому поводу: «Какое же вы зловредное племя, мужчины!» Но я знаю, что ты при этом чувствовал.
Утром я лежал в своей норе с небольшой температурой. Я мечтал о спокойном сне под материнской защитой; о сне, в котором я мог бы позволить уйти всему, что меня так напрягает – как это постоянное существование в ожидании вызова. О сне, после которого я мог бы проснуться улыбающимся, о сне, который не был бы одним длинным беспокойным сном. Как всегда бывает, часов с четырех, земля начинает осыпаться, проникая через соломенный настил крыши землянки: иногда она падает достаточно обильно, так, будто стропила дрожат сами по себе. Временами я думал, не перевернуться ли и не лечь головой к выходу, где, вероятно, было больше места, на самый крайний случай. Но мне, скованному лихорадкой, слишком уж все безразлично. Я только еще сильнее сжался. В восемь часов было десять попаданий вокруг нашей маленькой группы блиндажей. Балки и слой земли над моим входом – в трещинах, мотоцикл, стоявший там, теперь бесполезен, и его обломок пробил ящик с продовольствием, засыпав содержимое опилками.
В течение послеобеденного времени обе стороны активизировали действия в воздухе. Со всех направлений огромные «ястребы» устремлялись в центр сражения, а истребители кружили вокруг них. В течение получаса мы наблюдали атаки и преследования, происходившие на трех различных уровнях. Звено пикирующих бомбардировщиков совершало пике совсем близко от эскадрильи русских истребителей: они храбро бросались вниз, самолет за самолетом. Высоко над головой снаряды зениток неслись в поисках своих жертв, в то время как внизу под ними истребители неотступно преследовали объятые пламенем бомбардировщики. Кажется, будто общие усилия армий и воздушных сил постепенно сосредоточиваются на этом грязном маленьком куске земли.