— Хорошо, — согласилась Лина, и я положил трубку, думая о том, как хорошо смогу поспать до утра — ни наблюдений, ни ночных диспутов!
О Мессии я впервые услышал за ужином — тетка Лида решила накормить меня котлетами из мяса, купленного мной еще месяц назад. По-моему, котлеты были хлебными — в точности, как в обсерваторской столовке.
— Тут один псих объявился, — сказала тетка Лида. — Мессия.
— Не понял, — сказал я.
— Типичный Христос, если смотреть издали.
Пришелец, как я понял из рассказа тетки Лиды, не объявлял своего имени. Почему же — Мессия? Только потому, что похож на Христа? Таких нынче пруд пруди.
— Ну понятно — не настоящий Мессия, — согласилась тетка Лида, — тот бы как ахнул весь этот бардак… Псих, блаженный, ходит, беседует. В церковь, говорят, забрел, постоял перед образами, не понравилось, на распятие смотрел, головой качал… С людьми разговаривает — о прошлом, о будущем.
— И с вами говорил? — спросил я.
Оказалось — говорил. Странный был, судя по всему, разговор.
— И с вами говорил? — спросил я.
Оказалось — говорил. Странный был, судя по всему, разговор. Продолжался он несколько минут — тетка Лида торопилась к дочери, живущей с мужем аж в Бирюлево, и посматривала на часы, но успела рассказать мужчине, подошедшему к ней в нашем дворе, все, что только можно и нельзя — всю свою жизнь, и жизнь дочери, и о зяте рассказала, большом, по ее словам, хапуге. И даже о квартиранте, дальнем родственнике, тихом ученом, считающем звезды. О войне, эвакуации, погибших братьях, бедности, работе, смерти мужа… Типичную жизнь советской женщины, застрявшей в грязной луже на покрытой колдобинами дороге к коммунизму.
— Да вот он, — сказала тетка Лида, выглянув в окно.
В колодце двора стоял некто, и я видел только заросшую макушку. Заныло сердце и по левой руке побежали мурашки — толпой вниз, к ладони. И заломило в затылке. А мужчина, то ли ощутив мой взгляд, то ли еще почему-то поднял голову. Вряд ли он мог высмотреть меня в окне четвертого этажа, и все-таки наши взгляды встретились.
Я взлетел. Точно! Мне показалось, что ноги не ощущают опоры, я болтал ими в воздухе, спешил вцепиться руками во что-нибудь надежное — в гардинную перекладину под потолком. А человек смотрел мне в глаза, и я, вовсе не отличаясь остротой зрения, видел каждую пору на его скуластом бородатом лице, темно-коричневом от крепкого южного загара.
В следующее мгновение я понял, что по-прежнему сижу за кухонным столом у окна, никакой левитации нет в помине, а есть, наверно, гипноз или что-нибудь в этом духе, потому что неожиданно захотелось спуститься вниз и выслушать этого человека.
Что я и сделал.
Он ждал меня у высокого тополя на детской площадке. Голос у него был низким, со множеством обертонов, и менялся как луч света, проходящий сквозь призмы разной толщины.
— Мир тебе, — сказал он, и мы обнялись. Я почему-то точно знал, что сделать нужно именно так, что это — естественная форма приветствия. Где естественная?
— Тебя называют Мессией, — сказал я, оглядев его с головы до ног. Пожалуй, если бы я был художником, то действительно назвал бы так написанный с него портрет.
— Я здесь, чтобы понять и ответить.
— Что понять и на что ответить?
— Бог сотворил Мир и человека в нем для того, чтобы воцарилась гармония. Без человека Мир был пуст и бездарен. И повелел Бог Мессии являться в Мир в эпохи перемен и оценивать содеянное человеком и, представ пред очами Всевышнего, отвечать — так ли жил человек, так ли творил, как замыслил Создатель.
— Инспектор, значит, — сказал я.
Что-то мешало мне сказать очевидное — псих. Я понял что: запах. От этого человека исходил томительный запах юга, пустыни, может быть, святости — не знаю. Во всяком случае, никакой москвич, даже сбежавший с Канатчиковой дачи, так пахнуть не мог. Особенно сейчас, когда ни в одном магазине не достать ничего, способного пахнуть чем-то, кроме тухлятины.
Но почему он стоял в нашем дворе, почему смотрел на мое окно, странным мысленным призывом позвал именно меня, а не тетку Лиду или Митяя с третьего этажа, всегда готового раздавить бутылку?
Я не задал этого вопроса вслух, но человек ответил:
— Так нужно.
— Как тебя зовут? — спросил я. — Ведь не Мессия же в самом деле?
— Мое имя Иешуа, — сказал он.
— Иисус, значит, — с иронией перевел я.
— Иешуа, — повторил он.
— Хорошо, — сказал я примирительно, — откуда ты, Иешуа?
Он покачал головой.
— Есть истины, — сказал он, — которые хранятся в памяти. Откуда я ты знаешь.
— В самом деле?.. А жить тебе есть где? — неожиданно для себя спросил я. Действительно, если он ответит «нет», не поселю же я его в своей комнате!
— Я живу, — коротко сказал он, и ответ этот был столь же неопределен, сколь и точен.
— Ну ладно, — отступил я, — что ты собираешься делать в Москве? Город наш не очень приспособлен для блаженных и праведников.
Сейчас особенно, народ совсем озверел, да ты сам видел. Если ты будешь продолжать игру, тебе придется нести людям слово Божие — на улицах, в храмах, и тебя изобьют до смерти. Чем-чем, а проповедями люди сыты.
— Да, — сказал он, — слова не нужны, нужно дело. Потому я пришел к тебе.