Я не ответил. Лина тоже молчала, она всегда чувствовала мои желания лучше, чем я сам, и сейчас, не понимая, знала подсознательно, что не должна ни возражать, ни сомневаться. Через несколько минут она была готова — документы, косметичка, легкое пальто — уходит то ли до вечера, то ли на всю жизнь.
— Скорее, — сказал я, и мы ушли.
Лина взяла меня под руку, Иешуа пристроился сзади, сосредоточенный, молчаливый, он свое дело сделал и не знал теперь, какова его миссия и судьба. Город казался вымершим — по радио и телевидению передали уже о волне исчезновений, и о повороте галактик тоже сообщили, не связав, впрочем, два этих процесса.
— Стас, — сказала Лина, — ты слышал, что происходит? Это что, конец света? Мы идем к тебе?
Вопросы выглядели несвязанными, но на самом деле мысли Лины никогда не перескакивали. Ей казалось совершенно очевидным, что, если наступает конец света, и если мы встретим его вдвоем, то единственное место на планете, где она не будет бояться — это моя комната.
— Что происходит, Стас? — повторила Лина, уверенная, что у меня есть объяснение любому явлению.
— Конец света, — подтвердил я. — Конец, о котором так долго говорили служители культа, свершился.
— Ты так легко об этом…
— Не легко, Лина. И будет еще тяжелее.
Мы пришли — тетки Лиды не было, она, судя по записке, сбежала к дочери сразу после первого телевизионного сообщения. В моей комнате Лина успокоилась, но только немного, ее смущал Иешуа, который, правда, вел себя смирно, он не знал, чем заняться и ждал моих указаний, а мне было не до него. Я подумал, что хорошо бы выпить чаю и поесть, и Иешуа, уловив желание, направился в кухню. Я обнял Лину, мы поцеловались, поцелуй был протяжным как безысходная тоскливая песня. Мне тоже было страшно, неуютно, я лишь сейчас начинал представлять себе не только причины своего решения, но и следствия.
— Линочка, — сказал я, — это совсем не больно. И это нужно.
— Кому? — задала она вопрос, действительно, пожалуй, необходимый.
Кому? Людям, которые в День восьмой от сотворения Мира исчезнут с лица Земли, как не было их еще в День пятый? Или мне — ведь я решал их судьбу? Нет, я пока тоже ощущал себя человеком, особенно рядом с Линой, и мне было безумно жаль всего, хотя я и знал, что все происходящее нужно именно мне, только мне, никому больше, потому что завтра на Земле попросту не будет никого, кто мог бы о чем-то жалеть и чего-то хотеть.
Иешуа принес на подносе чашки с чаем, пахнувшим пряностями, каких у меня никогда не было, и чем-то еще, по-человечески совершенно неопределимым. Я отпил немного (Господи — нектар…) и спросил:
— Ты знаешь меня, Линочка, я всегда был бесхребетным, верно?
— Ты всегда был упрямым, — сказала она, — и делал только то, что считал нужным.
— Но ты говорила…
— Мало ли… Я хотела, чтобы мы были вместе, а ты не решался.
— Вот видишь…
— Нет, не то. Ты считал почему-то, что рано. И я хотела тебя растормошить.
— Ну неважно, я сам себя считал тюфяком. А несколько дней назад явился вот этот — Иешуа. И потребовал решения. Как по-твоему, кто он?
— Мессия, — не задумываясь ответила Лина.
— Посланник Божий.
Она была совершенно серьезна!
— Ты веришь, что есть Бог?
— Он есть, — сказала Лина, и я подумал, что совсем не знаю женщину, которую люблю.
— Я имею в виду не того Бога, который в нас, который дух, природа и все такое…
— Я тоже не это имею в виду, Стас. Родной мой, говори все, что думаешь. Я вижу, что творится с тобой. И слышу — особенно сегодня. Не мог весь мир сойти с ума! Говорят, что это конец света. Пришел Мессия и возвестил. Вот он. И если он действительно Мессия, и если это конец, и если он подает тебе чай…
— Тебе тоже…
— Стас, это какое-то безумие.
— Линочка, послушай меня. После сотворения Мира Бог отдыхал, началась Суббота, которая длилась миллионы лет, и дух Божий обрел оболочку в одном из тех существ, что он сам создал — в человеке. Я пока не могу вспомнить все, но одно знаю: Бог был всемогущим, когда из Хаоса творил Вселенную. Тогда он действительно мог все. Но уже после Дня первого сила его (или точнее сказать — энергия?) перестала быть бесконечной. Еще меньше стала она после Дня второго. Сила передавалась его созданиям, растворялась в них. Бог отдавал Миру себя и слабел. Создавая человека, он и сам уже был почти человеком. Приближалась Суббота, время, когда Бог не мог больше ничего. Сотворив людей, Бог сам стал человеком. Он переходил из одной человеческой оболочки в другую и со временем вовсе забыл, кем был и что умел. Человечество оказалось предоставлено себе. Оно жило не под Богом, а рядом с ним, вместе.
Лина смотрела мне в глаза, не слушала меня, а высматривала мои мысли, и я видел — понимала больше, чем я мог выразить словами. Женщины, подумал я, — никому не дано понять их, даже Богу.
— Это ты…
— Да. Я — тряпка, бесхребетный интеллигент, но я тот, кто должен был решить.
— Быть или не быть — всем?
— Первая попытка сотворить разум. Первая попытка всегда обречена на неудачу. И нужно начать сначала. С самого Истока, потому что нужна опять! — бесконечная сила. Не очень большая, не огромная, а бесконечная.