Биплан вернул меня во времени в его собственный 1929 год. Окружающие холмы стали холмами 1929 года, и солнца в непостижимой бесконечности — солнцами 1929 года. Я узнал, что ощущает путешествующий во времени, попадая во времена, когда не был еще рожден и влюбляясь там в стройную темноглазую красавицу в летном шлеме и ветрозащитных очках. И я понял, что обратный путь в мою собственную жизнь закрыт для меня навсегда. Мы спали в ту ночь на самом краю нашей таинственной галактики — прекрасная незнакомка и я.
Уже без монопланов рядом, в одиночестве, наш биплан пророкотал над Аризоной и оказался в небе штата Нью-Мехико. Перелеты были длинными и трудными: четыре часа в кабине, короткая остановка — бутерброд, бак горючего, кварта масла — и снова полет. В измятых ветром записках, которые передавала мне жена, сквозил ум — такой же изысканно-ясный и безупречный, как ее тело.
«Солнце похоже на красный шарик, который выскакивает из-за горизонта, словно мальчишка там отпустил ниточку. »
«Оросительные разбрызгиватели ранним утром похожи на пушистые перышки, которыми равномерно утыкано все поле. »
Десять лет я летал, и десять лет на все это смотрел, но ни разу не видел, пока человек, никогда ранее ничего этого не видевший, не выделил для меня эти картинки рамками записок на клочках бумаги, переданных из передней кабины.
«Неправильной формы ранчо Нью-Мехико постепенно переходят в шахматную доску Канзаса. А верхушка Техаса проскакивает инкогнито где-то в промежутке. Ни тебе фанфар, ни вышки нефтяной — никаких отметок. »
«Кукуруза от горизонта до горизонта. Как миру удается поедать столько кукурузы? Кукурузные хлопья, кукурузный хлеб, кукурузное печенье, воздушная кукуруза, кукурузный пудинг, кукурузное масло, кукурузные чипсы, кукурукурузаза. »
Время от времени — вполне практический вопрос.
«Во всем небе — одно-единственное облако. Почему мы направляемся прямо к нему? » Отвечаю пожатием плеч. Она отворачивается и продолжает наблюдать и размышлять.
«Занятно обгонять поезд, когда одновременно виден и тепловоз, и хвост. »
Посреди прерии возникает большой город и в дрожащем мареве величественно плывет к нам от горизонта.
«Что за город? »
Отчетливо шевеля губами — чтобы она могла прочитать по их движениям — выговариваю название.
Она прижимает к моему ветровому стеклу бумажку с написанным на ней «ХОМИНИ? » Я отрицательно качаю головой и проговариваю слово еще раз.
«ХОМЛИКК? »
Я повторяю еще раз — ветер уносит слово прочь.
«ЭМЭНДИ? »
«ОЛМОНДИК? »
«ОЛБЭНИ? »
«ЭЙБЭНИ »
Я продолжал проговаривать слово — все быстрее и быстрее, менее и менее четко.
«ЭЙБИЛИН! »
Я кивнул, и она принялась глядеть вниз на город под крыльями, имея теперь возможность как следует его исследовать.
Три дня биплан летел на восток, удовлетворенный тем, что ему удалось переместить меня в его время и представить этой шустрой юной леди. И ни разу больше двигатель не заглох и не дал сбоя, даже когда на подлете к @йове на него обрушился ледяной ливень.
«Мы что, собираемся сопровождать эту грозу до самой Оуттумвы? »
В ответ я мог только кивнуть и вытереть с очков брызги.
На слете я встретил друзей со всей страны. Жена — тихая и счастливая — все время была рядом. Она почти ничего не говорила, но внимательно ко всему прислушивалась, и ясные ее глаза подмечали каждую мелочь. Казалось, ей доставляет радость полуночный ветер, трепещущий в ее волосах.
Через пять дней мы отправились домой. Меня беспокоил скрытый страх — ведь мне предстояло вернуться к жене, с которой я больше не был знаком.
Меня беспокоил скрытый страх — ведь мне предстояло вернуться к жене, с которой я больше не был знаком. С насколько большим удовольствием я стал бы скитаться по стране со своей новой женой-возлюбленной!
Первую записку я получил от нее над равнинами Небраски, после того, как мы отлетели от Айовы уже на несколько часов.
«На слет собираются личности. Об этом говорит все — и то, где они бывали, что совершили, что знают, что планируют на будущее. »
Потом она долго молчала, глядя на два других биплана, с которыми мы возвращались на Запад, каждый вечер звеном из трех машин скользя сквозь неподвижность пламенеющего заката.
Наконец пришел тот час — он не мог не прийти рано или поздно — и мы во второй раз пересекли горы и пустыни, оставив брошенный ими нам вызов безмолвно лежать, обратясь в бесконечность небес. Последняя ее записка была следующей: «Я думаю, Америка станет более счастливой страной, если каждый ее житель по достижении восемнадцати лет проделает воздушное путешествие над всей ее территорией. »
Наши спутники покачали на прощание крыльями и круто отвернули от нас в направлении своих аэропортов. Мы были дома.
В очередной раз биплан вернулся в свой ангар. Мы сели в машину и молча поехали домой. Мне было грустно, как бывает грустно всякий раз, когда закрываешь прочитанную книгу и неизбежно прощаешься с героиней, в которую успел влюбиться. Не важно, настоящая она или нет, просто хотелось бы побыть с ней подольше.
Я вел машину, она сидела рядом. Но через несколько минут все это должно было закончиться. Разметанные полуночным ветром волосы будут собраны в аккуратную прическу, и она снова сделается центром приложения запросов своих детей. Она вновь войдет в мир домашнего уюта, мир повседневности, в котором ни к чему разглядывать что-либо ясными глазами, незачем ни рассматривать сверху пустыню и горы, ни противостоять величественным ветрам.
Но книга все же не совсем закончилась. В потоке дел и суеты в самый странный и неожиданный миг юная леди, которую я открыл для себя в 1929 году и в которую влюбился еще до своего рождения, вдруг бросает на меня озорной взгляд, и я вижу слабый след масляных брызг вокруг ее глаз. И тут же она ускользает — прежде, чем я успеваю вымолвить слово, поймать ее руку и воскликнуть:
— Постой!