Двигатель Мастер J-6-5 Вихрь — вредное маслянистое создание. И, открывая каждое утро капот двигателя, чтобы профильтровать топливо, странствующий пилот получает от него в награду липкий аэрозольный плевок в физиономию — отличительный знак своего призвания в виде масляной пленки.
Я, разумеется, и прежде знал, что чем выше поднимаешься, тем ниже температура воздуха. Об этом мне не раз сообщали приборы, установленные на a ,. +%b e, с которыми мне доводилось сталкиваться прежде. Однако одно дело — смотреть на стрелку прибора в секторе «ХОЛОД», и совсем другое — ощущать, как этот самый ХОЛОД шастает по кабине и забирается под кожаную летную куртку, и, проникая сквозь неисчислимое количество свитеров и шерстяных рубашек, пробирает до самых костей. С этим аспектом ХОЛОДА я познакомился на собственном опыте. Только забившись поглубже под ветровое стекло, мне кое-как удавалось избегать звенящих ледяных ножей ветра, несущегося со скоростью сотни миль. Сидеть же, скрючившись над штурвалом, на протяжении трех часов кряду — занятие менее чем приятное.
В самом начале знакомства с Паркс мне открылся самый великий и основополагающий факт. Мы летели на запад в первые дни весны 1964 года, и я осознал: наслаждение полетом над землей, обратно пропорционально скорости, с которой ты над нею пролетаешь. Над лугами Алабамы я в первый раз увидел, что каждое дерево весной — это ярко-зеленый фонтан листьев, брызнувших навстречу солнцу. Луга иногда похожи на укатанные площадки для игры в гольф самых престижных клубов страны, и мне с трудом удавалось сдерживать себя от того, чтобы приземлиться и в свое удовольствие поваляться в этой нетронутой яркой траве. Паркс отнюдь не был абсолютно уверен в моем праве быть его пилотом, но тем не менее время от времени он демонстрировал мне виды своего мира — такого, каким он был тогда. Фермы проплывали под нами чередой — продуваемые всеми ветрами, каждая — оплот бытия в тупике грунтовой дороги, царящий над своими полотнищами полей и лесов точно так же, как в те времена, когда Паркс был новеньким, и созерцал все это впервые. Во дворах ферм стояли автомобили и грузовики 1930 года, на лугах паслись коровы 1930 года, и сам я на какое-то время превратился в замерзшего и промасленного Базза Баха — странствующего пилота в девственном пространстве нетронутых небес. Иллюзия была настолько хороша, что казалась правдой.
Но как только я отвлекся на минуту, чтобы сделать заметку в уголке маршрутной карты. Паркс весьма явственно продемонстрировал мне свой ревнивый нрав. Ровно и монотонно ревел двигатель. Я взглянул в сторону и написал на карте: «Деревья — зеленые фонтаны». В тот миг, когда кончик карандаша заканчивал выводить «: ны», двигатель взревел погромче, в расчалках взвыл ветер. Резким движением я вскинул голову и увидел огромную царственную землю — она спешила мне навстречу, чтобы меня уничтожить. Тихий мягкий голос произнес:
— Летишь со мной, будь добр — лети, а не делай какие-то там заметки и не раздумывай о вещах посторонних.
Да, надуть Паркс управлением без рук было невозможно, и каждая моя попытка отвлечься от ее насущных нужд неизменно заканчивалась совершенно непредсказуемым фортелем с ее стороны.
Часы сплетались в длинные дни полетов. Подо мной неторопливо проплывал облик американского юга. Трехчасового полета было достаточно, чтобы ветровое стекло передней кабины покрылось изрядным слоем масла и грязи, но пять цилиндров Вихря продолжали громыхать, не пропуская ни одного такта. Когда Паркс сочел, что я уже созрел для обучения, он рассказал мне кое-что о людях.
— Держись подальше от больших городов, — говорил он, — в маленьких у людей есть время быть открытыми, дружелюбными и очень добрыми. Загляни, например, в Рэйвилл, штат Луизиана. Приземлись на закате в крохотном аэропорту. Подрули к короткому ряду ангаров. Заправочная колонка. Никого вокруг. Заглуши двигатель у вывески «Авиаобслуживание Адамса» — там, где стоит гусеничный трактор Грумман, а на стене висит большой красный огнетушитель.
Выберись из кабины, потянись и начни вытирать масло. И тут вдруг появится пикап и кто-то крикнет: «Эй, привет! »
На дверце грузовичка написано: «Авиаобслуживание Адамса», из него выглядывает улыбающийся водитель в старой фетровой шляпе с загнутыми вверх полями.
— Подумал, у вас Стиэрман, когда вы пролетали над моей фермой, но ваш слишком маленький, чтобы быть Стиэрманом, и звук двигателя не похож на $»%ab( двадцатый. Что это у вас за машина?
— Детройт-Паркс. Почти такой же, как Крайдер-Рэйснер 34, знаете?
Завязался разговор об аэропланах, и этот человек оказался Лайлом Адамсом, владельцем компании, занимавшейся обработкой посевов. Когда-то он объезжал диких лошадей, разводил бульдогов, был летчиком чартерных рейсов, доставлявшим любителей рыбной ловли и охоты в нетронутые уголки дикой природы. На протяжении всего обеда Адаме говорил о полетах и встречных ветрах, крутых поворотах во время руления, задавал вопросы и отвечал на мои. Он пригласил замерзшего, промасленного странника к себе в дом, познакомил с семьей, показал фотографии самолетов и мест, в которые на них летал.
На следующее утро в пять тридцать он приехал, чтобы пригласить аэронавта на завтрак, а потом помог ему завести двигатель. Еще один взлет, прощальное покачивание крыльями и долгие холодные часы в острых вихрях ветра, в негреющем утреннем свете медленно всползающего на небосвод солнца.
Вдоль шоссе номер восемьдесят мы пролетели несколько сотен миль над девственными просторами западного Техаса, двигаясь большей частью на высоте пяти футов над абсолютно пустынной дорогой, чтобы укрыться от вездесущего встречного ветра. Большая земля — вот она, всегда здесь, всегда ждет и наблюдает за каждым движением винта, того аэроплана, который осмелился пересечь ее. Я вспомнил о своем пищевом НЗ и о канистре с водой и порадовался тому, что они у меня есть.
Впереди маячила гроза, раскинувшаяся на вершине косого столба серого ливня.
— Впереди приключение, — сообщил я Паркс, потуже затягивая привязные ремни.
Я мог свернуть вправо и полететь вдоль железной дороги, избежав тем самым встречи с дождем. А мог полететь налево — вдоль автострады — и прорваться сквозь него. Я всегда считал, что нужно поднять перчатку, коль скоро тебе ее бросили, и мы продолжили свой путь над шоссе. Как раз в тот момент, когда я закончил привязываться, и первые капли дождя ударили по ветровому стеклу, заглох двигатель. Это было уже слишком. Я принялся судорожно думать, и, когда нас резко занесло вправо, мысли мои почему-то сосредоточились на аварийном комплекте. Очень уж пустой выглядела пустыня. Вихрь же судорожно хватал воздух, фыркал и задыхался. Индикатор наличия топлива светился, смесь хорошая, горючего в баке много. Магнето. Промокли магнето. Переключил на правое магнето, и Вихрь прекратил кашлять заработав ровно и без сбоев. Левое — он снова замирает. Быстро включаем правое. Карта, карта, где же карта? Так, ближайший город: (в расчалках нарастает рев ветра): Фабенс, штат Техас, и двадцать миль на запад: отсюда до Фабенса (теперь ветер уже буквально визжит): только не сейчас, самолетик!!! Я же просто в карту заглянул! Все нормально! Меняем курс. До Фабенса — двадцать миль, и если я полечу над железной дорогой, она повернет налево: (ветер затихает, становится спокойным и мягким, по карте поползли тени): О’кей! Только без сцен — здесь не место и не время! Пустыня внизу, неужели не понятно? Камни кругом. Хочешь без крыла остаться или без колеса?
Паркс настроился лететь над железной дорогой, но каждый раз, когда мне хотелось напугать себя, я перебрасывал переключатель магнето в положение «левое» и слушал, как задыхается и умолкает двигатель. Прошло несколько минут и я с облегчением приземлился на песке близ Фабенса, штат Техас. Расстелив под крылом спальный мешок и парашют, я положил под голову куртку вместо подушки и уснул без снов.