Тут поняла Данута: в клубке она. Заморочила её Ида, заворожила и в клубок упрятала. Не помогли ни обереги древние, ни узоры, которые матушка ей на ладонях рисовала, ни глаза зоркие, коварство видящие.
— А Мартин-Плясун? – спохватилась девушка. – Где ж он? Что с ним? Ох, Мартин, бедняжечка…
Однако, некогда было горевать и сокрушаться – надо было думать, как из нитяного плена вырваться.
Стала Данута осматриваться, искать мелочь какую-нибудь, себе в помощь. Да не было теперь с ней ни сумки дорожной, ни оберегов. И малахита-камня не имелось. Всё, видать, Ида себе забрала, когда девушку сил и сознания лишила.
— Вот же подлая старуха, — не выдержала – забранилась ведунья. – И морочит и грабит. Обязательно такую надо проучить! Чтоб не портила жизни и настроения…
Но кое-что у девушки осталось: узоры на руках, да браслетик-игольница на запястье. А в ней – пара булавочек. Не взяла Ида этой вещицы, не захотела. Решила, наверное, что это – мелочь, которой внимания не следует уделять.
Весело запела Данута, булавку из подушечки вытянув:
— Голубая сталь,
Ты чиста, как вода,
И звонка, и крепка,
И надёжненька.
Зло пугается,
Стали прячется,
Не желает зло
С ней встречатися…
Пропела песенку-заклинание и воткнула булавку в стену своего узилища.
Заворчал огромный клубок, заворочался, словно разбуженный охотниками медведь. Зашевелились нити-канаты, извиваться начали, как змеи, которым хвосты придавили. То сжимались они вокруг Дануты, будто задушить её хотели, то растягивались, просторнее делая темницу ведуньи. А девушка не удивлялась и не пугалась – переплела пальцы в особую фигуру и смотрела, не мигая, на узоры на руках, а те мерцали, то загораясь золотом, то потухая.
Последний раз вздохнул клубок и распался – и хлынул свет на Дануту, как плотина прорвалась.
Вздохнула полной грудью девушка, закрыв глаза и улыбаясь весело, и раскинула руки, как птица, к полёту готовая, и взлетела из пахнущего шерстью узилища и ахнула, вернувшись к прежнему росту.
— Вот я какая! – провозгласила всему, что вокруг было. – Где ты, Ида? Надо бы разговор закончить…
* * *
Комната, в которой оказалась Данута, была маленькой и тёмной. Окошек лишь два – оба узкие, в темно-красных занавесках. Подоконники были пусты – без цветов. Зато в избытке имелось вязанных крючком разноцветных салфеток, дорожек, покрывалец и ковриков. Потолка девушка почти не видела из-за множества веничков, висящих на подполоточных шестах. Эти венички испускали травяные ароматы. Но в них добавлялся и уже знакомый Дануте запах шерсти. Потому что в избушке, кроме вязаных вещиц, на полочках, которых было много-много по стенам прибито, лежали плотненько мотки пряжи и клубки, большие и маленькие.
— Где ты, Ида? – еще раз позвала ведунья.
Кто-то заохал из-за плотного полосатого полога.
Данута шагнула туда, отвела занавесь в сторону и увидела невысокую широкую кованную кровать, а на ней – на горе мелких подушек, обряженных в разноцветные наволочки – тётку Иду. Увидела и забыла про обиду, и злость, и желание наказать подлую нитяницу.
Тяжело больной выглядела тётка. Бледным было её лицо, а тени вокруг глаз и рта – серыми. Она тяжко дышала, и с каждым выдохом извергала в воздух зловоние. Плохо было Иде, в глазах её дрожали слёзы боли и страха.
— Нельзя было мне тебя морочить, — прохрипела старуха. – Все силы я на тебя потратила… и обереги твои мне добра не принесли… теперь только помереть осталось…
— Что ты, бабушка, — улыбнулась Данута, снимая со спинки кровати свои обереги. – Не так уж серьёзна твоя хворь. Чуть ослабла ты от грудной жабы – и всего только. Я тебе настоя целебного сделаю, в печь дров ароматных заброшу, умою тебя заговорённой водой. Так и осилим твою хворь.
— Неужто ты со мной будешь возиться? – не поверила тётка. – Я ж тебя сгубить хотела…
— Меня так просто не сгубишь, — еще шире улыбнулась Данута. – Я многих лечила, многим помогала. Их благодарность и пожелания долголетия и доброздравия всегда со мной. Чем больше я помогаю, тем сильнее становлюсь. Так что, не могла ты меня погубить… Ты же вот и ослабла из-за того, что вредила людям. А на мне и совсем подорвалась…
Ведунья рассказывала, а сама уже перебирала венички – искала нужные травки для целебного настоя.
Ида ничего не отвечала – слушала внимательно и слезящимися глазами следила за девушкой, которая сновала туда-сюда по дому.
— Дай мне, травушка,
Свои косоньки,
Косы мягкие
И душистые,
И целебные,
И без горечи…
Данута напевала, и от звуков её нежного молодого голоса становилось в жилье нитяницы светлее и свежее. И сама тётка Ида уже не страдала от боли и не боялась смерти.
— Дочечка, — позвала она девушку. – Глянь там, за печной трубой – жбан небольшой. Там наш паучок Мартинка…
* * *
Солнце садилось за сосновый бор, и лучи его красили пушистые кроны деревьев в золотое и медовое. Попискивали в небе быстрые стрижи, а слабый ветер пах разнотравьем.