Данута дернула с гвоздя, что торчал в двери, свой собственный плащ и протянула его человеку.
— Вставай же, в дом проходи, — сказала она. – Там все расскажешь.
— Нет-нет, — замотал головой человек. – Без лунного света я опять в паука обращусь. Я здесь буду. И тебя прошу со мной побыть, здесь меня выслушать.
Он поспешно укрылся плащом и попытался встать. Было видно, что ноги совершенно его не слушают.
— Это не удивительно, — кивнула Данута. – Ты, видно, очень долго пауком был – разучился человеческими ногами пользоваться.
Ведунья помогла, подставила зачарованному плечо. Хоть и хрупкая она с виду была, а силу в себе хорошую носила. Ловко поставила парня на ноги, отвела к лавочке под окном, усадила. Он сильно дрожал, клацал зубами и смотрел, не мигая, на девушку. Так, как смотрит побитый пёс на того, кто его неожиданно приласкал. Данута ободряюще улыбнулась ему, а про себя отметила, что очень молод этот зачарованный – годков восемнадцати, не больше.
— Ты сиди. Я сейчас. Я тебе поесть принесу. И попить. Ты, наверное, давно ничего кроме мух не ел, — сказала Данута и похлопала бывшего паука теплой ладошкой по тощей, сгорбленной спине.
* * *
— Я мельника Бруна младший сын, Мартин, — пустился в рассказы юноша, выпив кувшин свежего козьего молока и съев три коржика с орехами и изюмом. – Может, слышала про хутор наш – Яблочный? У нас сад большой, на плоды богатый. Мой старший брат за ним смотрит…
— Нет. Про хутор твой ничего не знаю, — пожала плечами Данута и приложила Мартину ко лбу тряпку, напитанную целебным отваром. – Держи вот. Так шишка быстрей пройдет… А кто тебя в паука обратил?
— Ведьма какая-то, — вздохнул сын мельника.
Данута усмехнулась:
— Ну, уж конечно ведьма. Не повариха, чай, не портниха… А за что? Обидел ты ее? Словом? Делом?
— На ярмарке дело было, — опять вздохнул Мартин, вспоминая прошлое. – В селе Пестрое. Там весной всегда ярмарки знатные. Повезли мы с братом туда яблоки зимних сортов продавать. И вот нёс я мешок с яблоками с телеги на торговое место, под навес. И зацепил мешком этим старушку какую-то. Сильно зацепил – она в грязь упала. А я, болван такой, не помог ей подняться, почиститься. Даже прощения не попросил – потопал себе мимо, — парень виновато опустил рыжую, как у Дануты, голову вниз. – Я даже нагрубил ей. Сказал – не лезь, мол, под ноги, старая… Старая плесень…
Ведунья даже ахнула – так ее потрясло последнее признание Мартина.
— Да, да, такой я грубый, плохие я слова ей сказал, — закивал зачарованный, — и мне очень, очень стыдно, что я это сделал. Я не должен был грубить старушке. Даже ведьме, даже ведьме грубить нельзя… Отец ведь меня не грубостям учил…
— Как же она тебя в паука-то? – спросила Данута, тронув готового заплакать Мартина за дрожащий локоть.
Парень наморщил лоб, вспоминая.
— А вытащила она из кошеля своего поясного какие-то нити, натянула их меж пальцев и вмиг узор какой-то мудреный заплела. И тут – хоп! Стал я крохотным и восьминогим. Упал в собственную одежду – в башмак угодил. Старуха башмак этот схватила и понесла куда-то. А потом в поле выбросила. И все… Вылез я из башмака-то и в лес побежал. Чуть птице какой-то в клюв не попался. Нашел себе потом нору в земле, забился в нее и долго-долго не вылезал. Страшно было очень. Потом как-то ночью вылез – как раз на небе луна полная была. Вылез, в лучи лунные попал и вновь человеком стал. И решил – побегу домой, к отцу, к брату. Они мне помогут. Да не вышло бежать – ноги совсем не работали. А потом луна за тучу спряталась – и вновь пауком я стал… Что ж мне теперь делать? Сможешь ли ты мне помочь? Я ведь слышал о тебе – хорошо ты в ворожбе разбираешься.
— Ворожба, она разная бывает, — ответила Данута, похлопывая себя по коленке. – Я ж не знаю, какое на тебе заклятие. Про нити ты рассказываешь – с этим я мало знакома. Слышала про такие чары, да сама не пользовалась ими. Дай мне руку, — попросив, она вытащила из-за своего пояса, расшитого красным бисером, тонкий нож с костяной рукояткой и кремниевым лезвием. – Я кровь твою возьму, смотреть буду – чего она боится…
* * *
Льняной лоскут, пропитанный кровью Мартина, ничего не пугался, ни от чего не съеживался. Даже от Солнечного Колеса – большого (с ладонь Дануты), плоского сердоликового камня, чуявшего и убивавшего всякую порчу.
Данута хмурилась, перебирая венички и амулеты. По всему выходило, что от паучьего заклятия у нее нет ключа.
Плясун сидел рядом, на перевернутой чашке, и поблескивал глазками-бусинами. Был бы он человеком – обязательно спросил бы: «Что? Как?»
Только теперь не скоро мог Мартин вновь в человека обратиться – только через месяц, в ночь, когда луна опять станет полной и круглой, как сырная голова.
Данута улыбнулась, невольно подумав о том, что, может быть, луна над ними – это, в самом деле, кусок овечьего сыра, белый и душистый…
Паук постукал лапками по чашке, привлекая к себе внимание.