— Стало быть, вам нравится моя книга, — сказал он Огастусу после второго глотка.
— Да, — ответила я за Огастуса. — Мы, то есть Огастус, назвал встречу с вами своим Заветным Желанием, и мы смогли приехать, чтобы вы нам рассказали о дальнейшей судьбе героев «Царского недуга».
— Да, — ответила я за Огастуса. — Мы, то есть Огастус, назвал встречу с вами своим Заветным Желанием, и мы смогли приехать, чтобы вы нам рассказали о дальнейшей судьбе героев «Царского недуга».
Ван Хутен ничего не сказал и отпил длинный глоток скотча.
Через минуту Огастус добавил:
— Ваша книга окончательно сблизила нас с Хейзел.
— Но вы же не близки, — заметил он, не глядя на меня.
— Это произведение почти окончательно сблизило нас, — сказала я.
Тогда он повернулся ко мне.
— Вы специально оделись, как она?
— Как Анна? — уточнила я.
Он молча смотрел на меня.
— Ну как бы да, — ответила я.
Он снова сделал длинный глоток и поморщился.
— Нет у меня проблемы со спиртным, — неожиданно громко объявил он. — Я отношусь к алкоголю, как Черчилль: могу отпускать шутки, править Англией, делать все, что душе угодно, но вот не пить не могу. — Он покосился на Лидевью и кивнул на свой бокал. Она взяла его и пошла к бару. — Только идея воды, Лидевью! — напомнил он.
— Да поняла я, — сказала она почти с американ ским акцентом.
Когда она принесла второй бокал, спина ван Хутена снова напряглась из уважения. Он сбросил шлепанцы. Ступни у него были на редкость уродливые. У меня на глазах Питер ван Хутен разрушал весь свой образ гениального автора, но у него были ответы.
— Кгхм, — откашлялась я. — Прежде всего разрешите вас поблагодарить за вчерашний ужин и…
— Мы оплатили им ужин? — спросил ван Хутен у Лидевью.
— Да, в «Оранжи».
— А, ну да. Благодарите не меня, а Лидевью: она наделена редкостным талантом тратить мои деньги.
— Мы очень рады, что вам понравилось, — сказала мне Лидевью.
— В любом случае спасибо, — произнес Огастус с едва уловимой ноткой раздражения в голосе.
— Ну, вот он я, — раздался голос ван Хутена через минуту. — Какие у вас вопросы?
— Э-э… — протянул Огастус.
— А по письму казался таким умным, — заметил ван Хутен Лидевью, имея в виду Огастуса. — Видимо, рак уже завоевал в его мозгу обширный плацдарм.
— Питер! — прикрикнула Лидевью.
Я тоже была шокирована, но одновременно меня странным образом успокаивало, что настолько неприятный человек не выказывает нам уважения.
— У нас действительно есть несколько вопросов, — произнесла я. — Я писала о них в моем и-мейле, не знаю, помните ли вы…
— Не помню.
— У него проблемы с памятью, — извиняющимся тоном сказала Лидевью.
— Ах, я был бы только рад, если б моя память ухудшилась, — огрызнулся ван Хутен.
— Итак, наши вопросы, — напомнила я.
— «Наши»! Надо же, королева какая, — сказал Питер, ни к кому в особенности не обращаясь, и снова отпил скотча. Я не знаю, каков скотч на вкус, но если он хоть немного напоминает шампанское, я даже представить не могу, как можно пить так много, так быстро и так рано с утра. — Тебе знаком парадокс черепахи Зенона?
— Мы хотели бы знать, что случится с персонажами после окончания книги, особенно с Анниной…
— Зря ты думаешь, что мне нужно выслушивать твой вопрос до конца, чтобы ответить.
Ты знаешь философа Зенона? — Я неопределенно покачала головой. — Увы. Зенон жил до Сократа и, как считается, открыл сорок парадоксов в картине мира, предложенной Парменидом. Уж Парменида-то ты, конечно, знаешь? — спросил ван Хутен. Я кивнула: дескать, прекрасно знаю вашего Парменида — хотя понятия не имела, о ком идет речь. — Ну слава Богу, — сказал ван Хутен. — Зенон профессионально специализировался в поиске неточностей и избыточного упрощения у Парменида, что было несложно, потому что Парменид был демонстративно не прав везде и всегда. Парменид незаменим, как приятель, который на скачках всегда ставит не на ту лошадь. Но самый важный парадокс Зенона… Погодите, обрисуйте мне степень своего знакомства со шведским хип-хопом!
Я не поняла, шутит Питер ван Хутен или нет. Через секунду за нас ответил Огастус:
— Очень небольшая.
— Но вы, наверное, слышали оригинальный альбом «Ничегонеделанье» Афази и Филфи?
— Не слышали, — сказала я за нас обоих.
— Лидевью, поставь сейчас же «Бомфаллерала»!
Лидевью подошла к МП3-плейеру, повернула немного колесико и нажала кнопку. Отовсюду зазвучал рэп. Мне он показался совершенно обычным, только слова были шведские.
Когда песня закончилась, Питер ван Хутен выжидательно уставился на нас, до отказа вытаращив маленькие глазки.
— Да? — спросил он. — Да?
— Простите, сэр, но мы не знаем шведского, — пояснила я.
— Какая разница! Я тоже не знаю. Кому этот шведский, на фиг, нужен? Важность в том, не какую чушь лепечет голос, а какие чувства этот голос вызывает. Вы, разумеется, знаете, что существуют всего два чувства — любовь и страх, и эти Афази и Филфи лавируют между ними с легкостью, которой просто не найти в хип-хопе за пределами Швеции. Хотите еще раз послушать?
— Вы что, шутите? — не выдержал Гас.
— Простите?
— Это какой-то розыгрыш? — Гас посмотрел на Лидевью. — Да?
— Боюсь, что нет, — ответила Лидевью. — Он не всегда… Это довольно необычно…